«Ленинград. 30 ноября с. г. в 2 часа ночи в деревне Ковойня, что на северном берегу Ладожского озера, группа финских солдат со стороны деревни Манесила, нарушив границу СССР, атаковала передовую заставу Красной армии. ПРОТИВНИК БУДЕТ УНИЧТОЖЕН! …Финские войска снова открыли стрельбу. От этих слов на лицах советских людей гнев. Но с радостью было встречено сообщение о том, что Красная армия перешла финскую границу.
«Правда», 1 декабря 1939 г.
«Каллио (президент Финляндии) объявил состояние войны с Советским Союзом».
Рейтер. Лондон. 30 ноября 1939 г.
В ночь с двадцать девятого на тридцатое ноября из штаба округа пришла директива, в которой дивизии предписывалось находиться в состоянии боевой готовности номер один и быть готовой действовать по-боевому. Колька узнал о ней одним из первых, так как во время приема директивы находился на узле связи. Ему не спалось последние дни. Необъяснимое предчувствие чего-то плохого, что должно скоро произойти, не давало ему покоя. Перечитав директиву, Колька подумал: «Ну, вот оно». Он вышел в коридор штаба. За дверью кабинета начштаба горел свет. Колька постучал и вошел. Начальник штаба разговаривал по телефону. Увидев Кольку, он сделал приглашающий жест, показывая на стул, а сам тем временем продолжал отвечать по телефону:
– Так точно! Есть! Есть! Готовы, выполним… Есть выполнять!
Наконец он положил трубку и посмотрел на Колю:
– Осипов? Что у тебя?
– Вот, товарищ полковник, – Коля положил на стол листок с директивой.
Сарафанов взял лист, прочитал директиву, поморщился.
– Знаю уже. Только что разговаривал со штабом округа.
– Товарищ полковник, что же это?
– Это? Это война, товарищ лейтенант. Война!
– Как же так? – растерянно спросил Коля.
– Раком! – отрезал Сарафанов. – Приказано разбить финнов – значит, разобьем, никуда не денемся. Связь готова к работе в полевых условиях?
– Так точно.
– Содержание директивы больше никому не разглашать. До личного состава доведем завтра на построении. Иди, собирайся. Завтра, – он посмотрел на часы, – нет, уже сегодня выступаем.
Как это часто бывало и раньше, Красная армия воевала бездарно и бестолково, заваливая укрепления линии Маннергейма трупами своих бойцов. Танки вязли в двухметровом снегу. На затворах винтовок и замках орудий на морозе застывала смазка, и они отказывались стрелять. Из штаба округа не поступило ни тулупов, ни валенок, ни теплого белья, ни меховых шапок. Красноармейцы были одеты в обычные шинели на рыбьем меху, кирзовые сапоги, которые трескались от мороза, и суконные буденновские шлемы. По приказу командарма Тимошенко все новые и новые стрелковые цепи окоченевших красноармейцев бросались через минные поля на штурм бетонных дотов. Финны отвечали ураганным минометным и пулеметным огнем, и все атаки, захлебнувшись, откатывались, оставляя на белом снегу сотни скорченных трупов в серых шинелях.
Не то чтобы Семен Константинович Тимошенко был болван и не понимал, что творит, бросая своих солдат тысячами на верную смерть. Возможно, он яснее всех понимал, что таким образом линию Маннергейма не прорвать. Но у него был приказ это сделать, и этот приказ исходил от человека, спорить с которым в Советском Союзе не рисковал никто. Сталин ничего не говорил о возможных потерях. Он только приказал прорвать линию Маннергейма и обозначил рубежи, на которые должна была выйти Красная армия. Это можно было понимать и так: хоть по трупам, пока у финнов патроны не кончатся, но выйди, товарищ командарм, на эти рубежи. Если ты положишь сто тысяч красноармейцев, то я дам тебе другие сто тысяч. Если двести – найду и двести. А если ты линию Маннергейма не прорвешь и к намеченным рубежам не выйдешь, то ко мне в Кремль лучше с оправданиями не приезжай. Ты лучше там, в Карелии, застрелись.
