В переполненной приемной Эстер листает иллюстрированный журнал для женщин, но читать не может. Боли она не боится – просто испытывает страх перед теми невыносимо знакомыми вещами, которые навсегда будут связаны с Томашем. Она боится лампы над креслом. Боится тоненькой струйки воды в плевательнице. Боится того момента, когда с жужжанием опустится кресло и она вдруг окажется в полулежачем положении. Она заранее приходит в ужас от чужих глаз, близко придвинутых к ее лицу. Ее пугают чужие пальцы, которые проникнут к ней в рот.
– Входите, пани доктор!
Пани доктор – это я, в секунду соображает Эстер. Она встает под взглядами других пациентов и, пошатываясь, входит в кабинет.
– Добрый день.
Традиционные приветствия, последняя связь с миром живых, приходит мысль. Врач усаживает Эстер в кресло и кладет ладонь ей на предплечье.
– Ну, покажите мне ваш зубик. Откройте ротик. О Господи, только не падайте в обморок.
– Постараюсь.
– Вы едите хоть что-нибудь, милочка? Вы завтракали? Пальцы докторши у нее во рту.
– Яичницу, – промычала Эстер.
– Ну хотя бы!
Врачиха несомненно знает, что Эстер недавно овдовела. И вовсе она не брюзга, напротив, ее поведение выражает такую чрезмерную старательность и добросердечие, что спустя минуту Эстер уже мечтает о смене декораций. Показное жизнелюбие, от которого в конце концов начинает знобить, думает она.
– Ну хотя бы! – повторяет врачиха и в шутку грозит ей пальцем.
Эстер знает, что эта деланая заботливость продлится у врачихи ровно столько, сколько продлится операция – и ни на минуту дольше. Но, может, Эстер несправедлива к ней? Может, у нее тоже кто-нибудь умер? В конце концов у каждого кто-нибудь умирает. Или умрет. Эстер пробует улыбнуться врачихе, но результат получился довольно плачевным. В памяти всплывают слова из недавно прочитанной книжки: скорбь как нездоровый недостаток самодисциплины. Восхищение вызывают только те близкие, которые так умеют скрывать свою скорбь, что никому и в голову не приходит, сколь велико их отчаяние. Ей надо больше стараться.
– Придется сточить обломок зуба. Не бойтесь, больно не будет. Я сделаю анестезию. Чуть уколю.
– Я не боюсь боли, – искренне отвечает Эстер.
– Не боитесь? Значит, вы исключение.
Сестра подает врачихе уже заготовленный шприц. Та, подняв брови, слегка покачивает головой.
– Итак, приступим, пани доктор!
Это звучит несколько вызывающе.
На третьем курсе медицинского факультета на Рождество под нижним седьмым зубом справа у нее образовался пузырек – цистогранулема, не поддающаяся никаким медицинским ухищрениям. Она ходила к Томашу каждую неделю. Прежде они не были знакомы. Несколько раз он старательно прочищал ей оба коренных канала и заполнял зуб дезинфекционной прокладкой, но маленькая шишечка в десне через несколько дней появлялась снова. Когда шишечка слишком набухала, Эстер прокалывала ее иголкой. Соседки по общежитию с отвращением отворачивались, а она только улыбалась.
В середине января Томаш, наконец, буравом Хедсрема проник к самому апексу. Ее всю пронзила острая режущая боль, но она овладела собой. Томаш чуть отступил. Эстер и по сей день помнит его слишком заинтересованный взгляд – речь шла о чем-то большем, чем престиж стоматолога. Да, она закрыла глаза, почувствовав острую боль.
– Пожалуй, победа скоро будет за нами, – сказал он удовлетворенно. – Очаг мы открыли, каналы заполним.
