Читать онлайн Литературно-художественный журнал - Иностранная литература №02/2013

Перевод с английского, вступительная статья, составление и примечания Александра Ливерганта

© The Estate of Evelyn Waugh, 1979

© Александр Ливергант. Перевод, вступительная статья, 2013

Полностью “Дневники” Ивлина Во выйдут в 2013 году в московском издательстве “Текст”.

По аналогии с жанром “роман в письмах”, эту публикацию можно было бы назвать “романом-дневником”. Романом, в центре которого – если воспользоваться названием знаменитой книги Джеймса Джойса – портрет художника в молодые годы. Художника – в буквальном смысле, а не только в переносном: с детства Ивлин Во отлично рисовал, одно время собирался стать художником, всю жизнь интересовался живописью и архитектурой, хорошо и в том, и в другом разбирался. “Молодые годы” охватывают первые тридцать шесть лет жизни писателя: начинает Во вести дневник очень рано – с младших классов школы, и ведет его – порой со значительными, бывает, многолетними перерывами – всю жизнь, почти до самой смерти. Мы же приводим фрагменты из его “Дневников” до сентября 1939 года – до начала Второй мировой войны, в которой он, к слову сказать, активно и в разном качестве участвовал.

Дневник – это всегда портрет в интерьере. Бывает, интерьер – окружение, эпоха – оттесняет портрет на второй план: дневник Л. К. Чуковской, братьев Гонкуров. У Ивлина Во окружение и особенно эпоха не составляют портрету конкуренции. Окружение между тем играет в “Дневниках” немаловажную роль. Многие из окружения писателя переселяются со страниц его дневниковых записей на страницы его же книг: читавшие Ивлина Во узнают в близких школьных и оксфордских друзьях писателя, в светских приятелях, собутыльниках, подругах, коллегах по перу, случайных знакомых и литературных, театральных и политических знаменитостях прототипы его сатирических персонажей. А вот эпоха просматривается с трудом: об исторических событиях первых сорока лет XX века – Первой мировой войне, Общенациональной стачке 1921 года, итало-абиссинском вооруженном конфликте – говорится вскользь, между делом. Нет в “Дневниках” ни слова о русской революции, об экономическом кризисе 30-х, почти ничего о приходе Гитлера к власти.

Кто же смотрит на нас с портрета? Человек, безусловно, одаренный, но по-человечески не слишком привлекательный. Сноб: всегда кичился добрыми отношениями с аристократическими семьями. Как и полагается сатирику, мизантроп: “…худшей школы, чем Хит-Маунт, нет во всей Англии”, “Чудовищно скучно”, “Сегодня совершенно пустой день”, “Нынешнее Рождество – сплошное разочарование”, “Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным”, “Неделя получилась хуже некуда”. Сибарит, гурман, эгоист. Обидчив, раздражителен, капризен, пренебрежителен, страдает резкими перепадами настроения. Хорошо разбирается в литературе и живописи и ничуть не хуже – в людях, большинство из которых, прямо скажем, не жалует. Да и собой доволен бывает редко – свои сочинения, впрочем, обычно хвалит. При этом инфантилен, очень любит строить планы на будущее, давать себе “крепкий”, но редко выполняемый зарок: “С сегодняшнего дня бросаю пить”, “На Пасху перестаю принимать снотворное”, “Со следующего месяца начинаю писать иначе”. С людьми сходится плохо (правда, если сходится, то надолго), не близок ни с родителями, ни —тем более – с братом, раздражать его будут даже собственные дети.

Типичный англичанин, Во даже школьником не склонен откровенничать, неукоснительно, по-британски блюдет законы самоконтроля и сдержанности: известное дело, “дом англичанина – его крепость”. Его внутренний мир скрыт за миром внешним. Чувства, эмоциональный и философский настрой, взгляды на политику, литературу, религию, да и все то, что принято называть “личной жизнью”, “творческой лабораторией”, в его дневниках, как правило, – за семью печатями: “Все по-настоящему важное лучше, думаю, хранить в памяти”. В отличие от героя тургеневского “Дневника лишнего человека”, герой “Дневников” Во редко “вдается в умозрение”. Не доверяет дневнику, например, такое важное решение, как перемена конфессии, – нигде ни слова о том, что привело его в католичество, что для него значило “верить” и как он понимал свою личность в свете требований, предъявляемых католичеством к верующему. Из всех чувств, заботливо припрятанных от читателя (а возможно, и от самого себя), исключение составляет разве что чувство юмора – нередко “черного”. Вот им-то автор “Мерзкой плоти” и “Пригоршни праха” “делиться” готов всегда.

В этом – ироническом – отношении к себе и к миру (к миру – больше, к себе – меньше) и заключается, как кажется, главное достоинство “Дневников” Ивлина Во.

По “Дневникам” далеко не всегда узнаешь его творческую манеру. Но сатирик Ивлин Во в своих “Дневниках” узнаваем. Читая убористые, суховатые записи, нередко похожие на деловой отчет, на пометы для памяти, на краткую сводку, будь то описание студенческих кутежей, или унылых будней школьного учителя, или странствий в джунглях Гвианы, читатель может проследить, как формируется сатирический метод писателя. Увидит наброски, “заготовки” к коллизиям его романов. Обнаружит в жизни автора дневников, в жизни “золотой” столичной молодежи абсурдно-безысходные ситуации, из которых сотканы сюжеты ранних книг Во. Узнает то, что лучше всего передается английским словом “vortex” (водоворот, хаос) и что является отличительной чертой и жизни молодого неприкаянного Во, и поэтики его ранних книг, населенных, вслед за “Дневниками” 20—30-х годов, “сумеречными людьми”, как назвал свой первый роман современник и приятель Во, другой известный британский сатирик Энтони Пауэлл.

Сентябрь 1911 года[2]

Моя история

Меня зовут Ивлин Во я хажу в школу Хит-Маунт я в пятом класс наш класный рукавадитель мистер Стеббинг.

Мы все нинавидим мистера Купера, нашево матиматика. Сегодня сетьмой день зимнево семестра, а мой читвертый. Сегодня васкрисенье паэтаму я ни в школе. По васкрисеням у нас всекда на завтрак сасиски. Я сматрю как Люси их жарит у сырых ужасно смишной вит. Папа исдатель, он ходит в Чепмен-энд-Холл место ужасно скучьнае. Я собераюсь в церкофь. Алек[3]мой старший брат только што поехал в Шерборн. Дуит сильный ветер. Боюсь что кагда пойду в церкофь меня здует. Но меня не здуло.

18 августа 1914 года

Путешествие

Ехали под мостами, охранявшимися часовыми в будках, пока не добрались до Рединга, а там часовых не было ни одного.

Бат

Поездка бы удалась, если бы не пьяный в нашем купе: он обменивался с сыном какими-то непонятными знаками. Вышли из поезда и пошли в римские бани, где отлично провели время. Экскурсовод, который водил нас по городу, оказался большим ослом, мы с папой[4] за ним не ходили, решили, что будем лучше смотреть в путеводитель, чем на этого болвана.

1914, зимний семестр

Школьные мучения

Пришел к выводу, что худшей школы, чем Хит-Маунт, нет во всей Англии.

Сегодня было три урока латыни – страшное дело. Мистер Хинклифф с каждым днем все гаже. И с каждым днем нос у него все длиннее и длиннее. Весь первый урок обхаживал несчастного Спенсера – не повезло ему: он у Хинклиффа в любимчиках.

1915

Брайтон

Первое полугодие наконец позади, и мы (вдвоем с мамой) отправились в Брайтон. Вечером пошли в церковь. <…> Перекрестился и преклонил колени перед алтарем только я один.

Цеппелины

Часов в одиннадцать вечера меня разбудил Алек. Сказал, что прилетели цеппелины. Спускаемся вниз и видим: констебль носится по улице с криком “Выключить свет!” Цеппелины, оказывается, прямо у нас над головой. Услышали разрывы двух бомб, а потом забили пушки на Парламент-Хилл, и ценны в клубах дыма убрались восвояси – убивать других детей.

1916, весенний семестр

Мы с Хупером шли домой, и тут какой-то парень лет десяти кричит нам: “Чего пялитесь, желторотые?” Погнались за ним, а навстречу, как водится, его старший брат. “Что, – говорит, – давно не получали?” Я ответил: “Давно”, мы бросились друг на друга, в ход пускали и руки, и ноги, но победителем вышел я.

1916, летний семестр

Водяная Крыса

Довели Кэмерона до белого каления – ни одного учителя так не доводили. В лицо называем его Водяной Крысой и елозим по партам. Один раз до того разъелозились, что он не выдержал и спрашивает: “Откуда такой скрип?” – “А вы, – говорит ему Браун, – сядьте, сами увидите (услышите), как они скрипят”. Потом Нобел нашел тряпку и подбросил ее на учительский стол. Умора.

Понедельник, 14 августа 1916 года

Утром мы с мамой ходили по магазинам, она купила себе шляпку, а я, после долгих поисков, – блокнот и до самого обеда рисовал в нем нехорошие картинки. Перед обедом выкупались, вода оказалась холодней обычного, и волны; поплескался вволю. После обеда купался опять, вернулся голодный как волк, а к чаю всего-то крошечный кусочек хлеба с маслом, да пирожок с мой мизинец. Зато ужин превзошел все ожидания…

Лансинг-колледж[5], вторник, 23 сентября 1919 года

Алек как-то сказал, что живет в “непроницаемом” мире. И был прав. Меня же словно выбросило в совершенно иной мир, у меня теперь совершенно другие друзья, другой образ жизни. Домашний уют куда-то подевался – но, по правде сказать, без него я не скучаю.

Воскресенье, 28 сентября 1919 года

Вместе со всеми ходил на вторую службу. Скучно. Единственная отрада – смотреть, как падают в обморок ученики младших классов. После церкви все собрались в столовой на несъедобный воскресный завтрак. Это первое воскресенье, поэтому воскресного урока нет. На воскресное письмо тратить время нет смысла: из-за забастовки железнодорожных работников все равно дойдет вряд ли. Некоторые, воспользовавшись забастовкой, не пишут вообще. Потом пошли в библиотеку, где вывешен список тех, кому книги выдают на вынос. Мне не хватило одного балла, Апторп в список включен, и Саутвелл, а я, хоть и шел следом, в него не вошел. Обидно: отдал бы всё, чтобы войти. Что ни возьми, я во всем оказываюсь за бортом, причем в самый последний момент: сначала в сборную колледжа не попал, теперь в этот список. И когда умру, мне тоже не хватит всего одного балла, чтобы попасть на небеса, и золотые врата захлопнутся перед самым моим носом. <…>

Пятница, 10 октября 1919 года

Сегодня утром вырвал из тетради и уничтожил первую часть этого дневника, где писал про каникулы. Там было мало чего занятного, зато очень много такого, что для чужих глаз не предназначалось, – опасно и при этом не смешно. Поэтому оставил самую малость, только про колледж. На следующих каникулах надо будет вести себя осмотрительней, думать, что можно писать, а чего нельзя. <…>

Сегодня отец вернул эссе Молсона и отозвался о нем весьма одобрительно. Он вообще постоянно подчеркивает, что наше поколение лучше, чем его. Интересно, среди нас действительно появятся великие люди или, наоборот, – сплошные посредственности? Мы и в самом деле, судя по всему, развиты не по летам – но добрый ли это знак, еще вопрос.