Когда он вешает трубку, я с удивлением спрашиваю:
– С чего ты взял, что я собираюсь уйти?
– Э! – машет рукой Эдик. – Его заспешить надо. Хороший парень, понимаешь, но немножко спит. Ну так вот. Теперь с твоим «удельным князем». Кое-что я тебе дам. Авось пригодится. По этому тресту мы, понимаешь, работали. Сейчас увидишь. Момент!
Он снова хватается за телефон.
– Ниночка? Знаешь, как я тебя люблю?.. А то, что другу моему надо срочно помочь. Помнишь дело по семнадцатому тресту?.. Умница! Приготовь, будь ласкова. Я сейчас забегу.
В это время в комнату неторопливо входит высокий полный человек в очках, светлые волосы гладко зачесаны назад, мясистое лицо его невозмутимо, даже немного сонно.
– Вот он! – вскакивает Эдик и обращается к вошедшему. – Знакомься, Володя. Это мой друг Лосев, из уголовного розыска. Он тебе все расскажет. А я сейчас…
И он стремительно выскакивает из комнаты.
– Старший инспектор Сурков, – представляется Володя и протягивает большую пухлую руку.
Рука оказывается неожиданно сильной.
Я снова рассказываю о фабрике, о Зурихе и о кофточках.
– Из Ленинграда, говорите, приехал… – задумчиво повторяет Сурков. – Хм, хм… Скорей всего, пожалуй, Сокольский ему там наворожил.
– Точно, – подтверждаю я. – Зурих именно с ним и говорил из Москвы по телефону.
– Так, так. Ну, этого прохвоста Сокольского мы знаем. И с товарищами из Ленинграда контактируем. Они вокруг него уже работают. А вот… Зурих, вы говорите?
– Да, Зурих.
– Это новая фигура. Какие же его связи выявлены по нашей линии? Ну, Сокольский – раз. А в Москве?
– Фабрика. И там, видимо, начальник отдела сбыта. Сивоконь.
– И этот нам знаком. Но каждый в отдельности. А тут, оказывается, цепочка…
Сурков на минуту задумывается, потом снова обращается ко мне:
– Повторите, у кого в Москве вы обнаружили эти кофточки. Васильковые, а не голубые. Артикул семьдесят два семьдесят. Цена двадцать шесть шестьдесят. Товар знакомый.
Я повторяю. Сурков записывает. Потом молча и не спеша проглядывает список.
– Ну, Зурих – это ясно, – говорит он. – Работница фабрики Варвара Глотова… Скорей всего для себя купила. А вот Инночка… Какая она собой, можете описать?
Я припоминаю внешность дочери Веры Михайловны. У меня было время ее рассмотреть, пока она вела тот странный разговор с матерью в гостинице. Заодно я описываю и пакет, который она передала Вере Михайловне. Сурков меня не прерывает. Когда я дохожу до пакета, Сурков спрашивает:
– Не помните день и час, хотя бы приблизительно, когда она его принесла?
Конечно, все это я помню.
Сурков записывает, потом говорит:
– Мы эту спекулянтскую цепочку ухватили с другого конца. Инночку засекли. Но я, честно говоря, все сомневался. Семья, полагал, приличная. Да и сама… Эх!
Он огорченно вздыхает и качает головой. Сейчас он мне напоминает учителя, вынужденного ставить двойку хорошему ученику.
– Можно о ней упомянуть в разговоре с отцом? – спрашиваю я. – Разговор у нас предстоит серьезный.
– Нежелательно, – говорит Сурков. – Это может нам помешать.
– Тогда исключается, – соглашаюсь я и снова спрашиваю. – А какова тут может быть роль Зуриха, как полагаете?
Сурков с ответом не спешит, видимо, что-то про себя прикидывает. На мясистом, складчатом лице его ничего прочесть невозможно. Глаза прищурены, руками он упирается в толстые колени. Просто изваяние какое-то. Удивительно человек умеет отключаться.
– Фигура опасная, – наконец изрекает Сурков. – Скорей всего организатор. И с размахом. Сбыт товара в других городах.
