– Пятьсот семьдесят вторая! Ещё два года – и будет ровно тысяча!
Где он их берёт – ума не приложу. По моим подсчётам, сказок, в которых фигурируют волшебные палочки, намного меньше, чем у него скопилось. Я что-то ни в одном отчёте не встречал упоминаний ни об одной волшебной палочке. Может, из-за Сидорчука?
И в детстве, помнится, про волшебные палочки не читал. В русских народных сказках, по-моему, их нет. Волшебные кольца, перстни – да, попадаются. Сапоги-скороходы, скатерти-самобранки – завались. Ковры-самолёты, мечи-кладенцы – имеются. А волшебные палочки… Сколько я ни напрягал память, вспомнить ничего не смог.
Это влияние Запада, по-моему. Вот в ихних сказках палочки бывают. Впрочем, я не специалист по сказкам, могу ошибиться.
Командировочные я получил, едва открылась касса, а теперь слонялся по кабинетам в надежде отыскать случайного попутчика. И к Сидорчуку зашёл по той же причине, хотя особо и не надеялся. И оказался прав: Сидорчук только рассмеялся в ответ на моё предложение составить компанию:
– Через недельку – пожалуйста. Надоели мне эти волшебники (он специалист по волшебным сказкам) во как, – и он провёл ладонью по шее. Да так убедительно, что я машинально посмотрел на стол, куда должна была тотчас упасть отрезанная его ладонью голова. Кстати, Бегунков рассказывал, что однажды Сидорчук проделал такой трюк. Но Бегунков мог и соврать.
– Хватит с меня волшебников, волшебниц и всяких волшебных дел, – пробормотал я, цитируя Гудвина из «Урфина Джюса и его деревянных солдат».
– Именно, – подтвердил Сидорчук. – Золотые слова. Да ты не переживай, ничего там страшного нет, – успокоил он меня. – Я только что оттуда. Там всё спокойно. Чего они бучу поднимают? Погляди лучше, какая резьба, – он взял в руки палочку.
Я решил немного умерить его восторги, а заодно и хорошее настроение, излив на него досаду за отказ, и сказал зловеще:
– Ты помнишь, что стало с коллекцией Пенетратова?
– Ну? – насторожился Сидорчук, хорошо зная, что память на подобные случаи у меня отменная.
– Он собирал ковры-самолёты и насобирал чуть не сотню, – начал рассказывать я, по обыкновению усевшись на угол стола. – Как говорится, «одна, но пламенная страсть». Ни книг он не читал, ни в карты не играл, ни в рестораны не ходил, ни женщин у него не было, а стало быть, и жизни не было…
– Ладно, – прервал Сидорчук, морщась, – чем всё кончилось-то?
– Как обычно кончается, – пожал я плечами, – помер он. Наследников не оказалось, вещи сдали в комиссионку и распродали. И разошлись ковры-самолёты по рукам. Никто же не знал, что это ковры-самолёты – он никому из наших не говорил, что собирает коллекцию, может, одному-двум. Официально же оно не поощряется, сам знаешь.
Сидорчук с испугом покосился на волшебные палочки. Я увидел его реакцию, тихо порадовался и продолжил:
– А тех, кто знал, не оказалось ни на похоронах, ни когда милиция вещи описывала. То ли в командировках сидели, то ли в отпусках, то ли не захотели пойти, то ли забыли. И висят теперь ковры-самолёты на стенах в разных квартирах, греют спины и бока. А если на полу лежат, то и пятки со ступнями. И никто не знает, что ковры – самолёты. И что стоит сказать пару слов… Обидно! Главное, никто не знает, где они теперь, где их моль чикает.
– Да брось ты! – отмахнулся Сидорчук. – Палочки у меня в кабинете. В случае чего… не пропадут.
– Ну, смотри, – я поднялся со стола, – я же не к тому тебе рассказывал, просто вспомнилось…
