Тишину позднего вечера разорвал женский крик. В окне дома соседа в тусклом свете свечи в окне можно было различить мечущиеся фигуры и звуки громкой ругани. В том доме не было любви, как у моих родителей.
Сосед по праздникам часто воспитывал и гонял своих домашних за малейшую провинность. Он считал, что все виноваты перед ним. Когда мы шептались с соседским мальчишкой через дырку в заборе, тот рассказывал мне, что отец придирчив и несправедлив к своим домашним. И все-то хотят ему зла, и все-то завидуют его огромному складу оружия, и все хотят испортить его карьеру мастера на заводе.
Особенно он не жаловал нас, своих ближайших соседей. За то, что у нас была дружная семья, а особенно за то, что у нас был свой сторож – дед. Он был просто сокровищем в глазах окружающих! Охранял семейный скарб, мог по возрасту уже не работать, был спокойным, бесконфликтным и относительно непьющим. И правда клад, а не дед!
У других таких пожилых родственников уже давно не осталось в живых: были застрелены шальной пулей или убиты в пьяной драке.
Жена соседа ещё раз взвизгнула, как от сильной боли, и выскочила на улицу в одной рубашке. Мы видели, как она заметалась по двору, белея в темноте рубашкой. Сразу же за криком жены взвизгнул сын. Я не очень любил соседского пацана. Он был запуганным и робким в семье, но наглым и напористым – на улице, с другими детьми.
– Спасите! – закричала женщина. – Он пошёл за своим охотничьим ружьём!
Охотничьи ружья представляли собой большую ценность. Нарядные, с резным прикладом, они считались главной гордостью семьи. Животных в лесах уже давно не осталось, всех отстрелили. Я помню, как убили последнего зайца в нашей лесополосе, рядом с северной оградой завода. Убил тот же сосед из ружья, за которым он и нырнул сейчас в темень своего сарая.
Вскоре он выскочил наружу и принялся носиться за женой по двору. Она металась и прыгала из стороны в сторону, в точности как тот белый заяц, наверное, но ничто не могло помочь ей уйти от пули обезумевшего мужа на этот раз.
Мы услышали выстрел и сразу же, следом за ним, – другой. Женщина повалилась на землю.
– Мама, мамочка-а-а! – крик соседского мальчишки оборвался сразу же за третьим выстрелом.
– Ну, чего уставились? – раздалось совсем рядом с нами.
Сосед, всклокоченный, разъярённый, с ружьём наготове, стоял в калитке нашего палисадника.
– Радуетесь небось, милуетесь?
Мама вскочила, чтобы заслонить собой меня, так как я оказался ближе всех к соседу. Дед давно проснулся и стоял в тени стены с оружием наготове.
В тот момент, когда сосед вскинул ружьё, чтобы выстрелить в отца, который стоял перед ним безоружным, тоненько пропела пуля нашего ружья и впилась соседу в руку. Правую. Долго он не сможет теперь стрелять. Сосед вскрикнул от боли и присел на мощённую мелким гравием дорожку.
А дед тоже опустился на землю от пережитого волнения, заплакал, обхватив голову руками:
– Дураки-и-и! Ой какие же вы дураки-и-и! – приговаривал он и тихо всхлипывал.
Сосед похоронил жену с сыном и теперь был тише воды, ниже травы. Казалось, будто что-то в нём сломалось, какая-то пружина.
Люди в посёлке его сторонились, но не осуждали: чужая семья – потёмки.
Родители мои с опаской поглядывали через дырявый забор на соседский двор, который с каждым днём приходил во всё большее запустение.
Теперь уже не видно было вечерами, как тоненькая лучинка в окне освещает грязную кухню, лишённую женской заботы. Окно закрывали заросли поднявшейся в человеческий рост сорной травы.
