Триумфальным же выводом из этой страны на родину (согласно той же перестроечной политике государства), в числе других советских войск, твоего соединения займётся со дня на день преемник – ещё более молодой и бравый, чем ты сам, без пяти минут генерал, а пока нетерпеливо ждущий приказа о присвоении соответствующего звания полковник, который сейчас в последний раз, уже чисто символически, отрапортует тебе о полной боеготовности личного состава и вверенной ему техники, а потом и сам будет каждодневно принимать подобные рапорты от нижестоящих командиров. И в привычный кабинет командующего ты, Николай Николаевич, увы, не войдёшь в прежней хозяйской роли уже никогда. Так же, как никогда, видимо, теперь не доведётся тебе подняться в небо за штурвалом боевого вертолёта…
Ещё раз вздохнув и окинув взором кабинет, генерал шагнул к выходу. И тут из незаметного для постороннего глаза скромного настенного динамика сетевого радио послышалась любимая им с детства мелодия. Что это? Просто приятная неожиданность в момент прощания с кабинетом, к которому успел привыкнуть не меньше, чем к пилотской кабине, или – сюрприз от сослуживцев?
Прибавил звук. В первоначальном, тридцатилетней давности исполнении звучала песня из кинофильма «Прощайте, голуби!» с особенно душещипательными её первыми строками – «Вот и стали мы на год взрослей». Как радовались он и его сверстники тогда, на самом деле, каждому календарному прибавлению в возрасте, стремясь поскорее вступить в самостоятельную жизнь! Совсем не то что теперь, когда время хотелось бы порой попридержать, а оно, как назло, идёт, бежит, летит всё быстрее и быстрее… куда?..
Вспомнился последний школьный звонок, на торжественной линейке в честь которого их выпускной класс исполнял под аккордеон именно эту песню. Многие девчонки тогда не выдерживали, начинали реветь, не закончив песню. И у самого сейчас откуда-то изнутри подкралась к глазам непрошенная слеза, а слёзы в данный момент были ему совсем ни к чему – всё, пора! – личный состав, выстроившийся и ждущий его на аэродроме, не поймёт своего опоздавшего, да ещё и по-бабьи разнюнившегося командира.
А вот завтра…
Когда, далеко отсюда, в другом месте и по иному поводу соберутся его товарищи и друзья уже не боевые, а школьные… тогда можно и дать себе слабинку. Если уж сейчас душновато стало при мелькнувшем на какую-то минуту воспоминании юности, то что будет при встрече…
На следующий день, пересеча государственную границу военно-
транспортным самолётом, но уже не в ипостаси командующего авиасоединением, а как заурядный пассажир, и приземлившись в Ташкенте, Николай Николаевич остановился в гостинице Министерства обороны. Некоторое время, не выходя из номера, приходил в себя после вчерашних бурных проводов и последующего перелёта, а ближе к вечеру начал усиленно соображать, в каком виде ему лучше появиться на том волнующем мероприятии, ради которого и прилетел прямо сюда, а не домой в Ленинград, в отношении исконного названия которого – Санкт-Петербург, опять же в связи с перестроечными веяниями, уже ведутся дебаты и, скорее всего, судя по общим настроениям, не далее чем через год-другой оно будет законодательно возвращено.
Предстоящее же сегодня вечером мероприятие – встреча-форум воспитанников узбекистанских, и из других соседних республик страны, интернатов шестидесятых-семидесятых годов – действительно заслуживало того, чтобы подойти к нему со всей серьёзностью и, соответственно, выглядеть на все сто. Но, во что, всё-таки, лучше облачиться для участия в нём – в новенький штатский костюм, специально купленный для подобных случаев, но к которому надо ещё привыкать и привыкать, или же – в более родную военную форму, которая давно уже и не замечается тобою, естественная, как собственная кожа?
