Во-вторых, вспоминая неизвестную девушку, тело которой покинуло квартирку мисс Грандж, я чувствовал себя обманутым. Кем она была? Если это – подлинная мисс Грандж, то кто рассказывал мне ту трогательную историю и смотрел на меня задумчивым печальным взглядом? Лгала ли мне та красотка? Неужели эти грустные глазки были лишь притворством, на которое я клюнул, как птенец? Наверное, это играла моя гордыня. Или гордость. Между ними не такая уж большая разница – порог между собственным достоинством и смертным грехом весьма зыбок.
Ну, а в-третьих, меня терзало чувство вины. Я не мог отмахнуться от мысли, что если весь наш диалог был искренним, девушка наговорила мне лишнего и поплатилась за это.
Мой монолог для Хитер мог бы стать откровением, после которого она, вероятно, посмотрела бы на меня иначе, узнала бы обо мне что-то новое. Но несмотря на моё временами проявляющееся слабоумие, я ещё не совсем выжил из ума, чтобы говорить своей девушке о таких душевных муках из-за другой женщины.
– Она что-то знала, детка. Знала, а когда сказала, оказалась мертва. Ты ведь помнишь, я говорил тебе о трупе?
– Который не был похож на рыжеволосую красотку?
– Ага. Клуб может многое прояснить. Так что я вцепился не в женщину, а в возможность продолжить расследование.
– Не нравится мне это.
Хитер помешала чай, громко гремя ложечкой о стенки кружки. Надо же, меня почти перестало это раздражать.
– Почему? Ты же любишь интересные истории, потому что их любят читатели.
– Люблю. Но тебя я люблю больше.
Ого. Я тупо уставился на неё. Кажется, Хитер и вправду переживала. Я подумал о своём прошлом приключении за Стеной, про цыган мулдаси. Несмотря на весь ужас произошедшего, сейчас я вспоминал это с улыбкой (несколько самодовольной), и, если не считать нашу размолвку с Хоуком, считал, что это было даже весело. И не думал, что Хитер восприняла это немного иначе. Иногда я забываю, что она не просто мой редактор и ценит не только как сотрудника.
– Детка, когда я не был осторожен?
Я улыбнулся. Хитер – нет.
– Всегда. Ты всегда лезешь туда, куда ни один человек в здравом уме не вляпается хотя бы из чувства самосохранения.
– Зато он вляпается во что-нибудь другое. Наряду со здравым смыслом в людей встроен механизм самоуничтожения. Разум приходит и уходит, а это – как вечный двигатель, неумолимо ведёт жизнь к логическому завершению.
Я опять усмехнулся, но Хитер и бровью не повела. Шутка явно не удалась. Я вздохнул и потёр виски.
– Хитер, – надо же, как я отвык от серьёзного тона. – Я знаю, что делаю. Если ты думаешь, что последнее расследование меня ничему не научило…
Нет, я никогда не скажу, что она ошибается, иначе это будет моей последней ошибкой. Женщины!..
– Научило. И многому.
– Чему же?
– Тому, что в моей жизни есть что-то кроме работы и чужих историй. Есть моя история, есть люди, которым… – Коллапс всемогущий, я правда это скажу? – Я не хочу делать больно.
Да, я умею быть серьёзным.
Я поймал её испытующий взгляд.
– Тогда брось это дело и напиши чего попроще, Ник.
Хитер посмотрела на меня как никогда серьёзно, а вот я уставился на нее с видом студента, вытянувшего вопрос по сопромату на экзамене по биологии. Чтобы моя Хитер уговаривала меня бросить работу на полпути?
Я хотел возмутиться, а потом до меня кое-что дошло.
– Ты что-то знаешь, чего не знаю я?
Продолжая помешивать чай ложечкой, Хитер вздохнула.
