Инвестиции в инфраструктуру: Деньги, проекты, интересы. ГЧП, концессии, проектное финансирование - страница 29

Я робко постучу в дверь.

«Кто там?» – спросонок скажет капитан, ворочаясь на необъятном скрипучем диване, промасленном, вздыбленном, как Балтийское море в самый жесточайший шторм, когда броненосцы и коммерческие пароходы идут на дно под хохот и улюлюканье раскрасневшихся морских дев.

«Кто там?»

«Медведь с электрической лампой» – отвечаю. Мне всегда хотелось шутить при встрече с капитаном. Я не очень-то похож на медведя.

«Медведь Михайло Потапович посажен на кол на Биржевой оконечности Васильевского острова – за множественные и дерзновенные государственные преступления» – доносится сердитый ответ, перебиваемый приступами кашля и яростным скрипом промасленного дивана.

«Меня зовут Вячеслав Самсонович» – уточняю на всякий случай. Безымянный капитан сейчас явно не настроен шутить. Вдруг он выскочит на крыльцо с саблей наголо и, не разобравшись что к чему, изрубит меня на тысячу мелких чертей – или просто полоснет по голове.

«Вячеслав Самсонович? Ты серьезно? Заходи друг».

И он оторвет свое бренное и неказистое туловище от скрипучего вздыбленного дивана, встретит меня у порога и мы заключим друг друга в наикрепчайшие приятельские объятия.

Я все стою на крылечке, а ледяная вода все поднимается и поднимается и идет по моим пятам, и затопляет попутные выгребные и угольные ямы. И я стучу в дверь: ну открой, открой, открой, открой. Открой же, сукин ты сын, у меня камни в желчном пузыре. В ответ мертвая тишина. Очень странно.

Я сейчас пойду и упаду в ближайшую выгребную яму, туда, где в данную минуту беспомощно барахтаются ломовые извозчики и непутевые гусары, подгулявшие в Красном Кабачке. Пусть меня сожрут, растопчут, раздавят. И будь что будет. Мне уже все равно.

И тут безымянный капитан вдруг снизойдет до меня. «Камни, говоришь? В желчном пузыре? Ну заходи. Чего же ты стоишь, дуралей?» И я зайду, оглядываясь по сторонам. Капитан скажет: «Вот гвоздик, повесь на него свою треуголку. Экая у тебя страшная треуголка». Треуголка у меня и впрямь страшная и чудовищная, и один бутошник, увидев ее, упал в обморок. Его уволокли. А безымянный капитан говорит «Твоя треуголка похожа на медузу «португальский кораблик» один в один». Ты же знаешь, это такой морской ядовитый монстр. Моя треуголка действительно похожа на «португальский кораблик», вывернутый наизнанку. Я сам, наверное, как португальский кораблик, лишенный воздуха, опрокинутый вверх дном. Ему бы только шутить.

Я войду к нему, повешу на гвоздик промокшую страшную треуголку и сам глазами буду отыскивать, обшаривать сантиметр за сантиметром, куда бы тут могло закатиться хрустальное сердце. А безымянный капитан скажет, ухмыляясь: «Того, чего ты ищешь, тут давно уже нет. Вся жизнь уже унеслась». Но я ему не верю. Жизнь никуда не унеслась. И сердце где-то здесь, здесь, поблизости, это несомненно. Быть может, вот оно закатилось между дырявых тазов, древоподобных лыж, ржавых коньков, на которых капитан никогда в своей жизни не катался. Или же вот его прославленный-промасленный-продавленный диван, стоит и ухмыляется мне прямо в усталое измученное лицо. Это он, он, он, это он сожрал хрустальное сердце, никаких сомнений. По-моему, он даже облизывается. И его стальные пружинки позвякивают где-то там от плотского удовольствия. Странно, весьма странно, что безымянный капитан не замечает таких очевидных вещей. Этак, поди, очередь и до него самого дойдет. Но это все потом. Даже думать не хочется.