Утром, когда я попыталась наступить на больную ногу, поняла, что чудесного исцеления за ночь не произошло. Однако я отлично помнила, как Эльвира еще на первом курсе объявила, что единственной уважительной причиной для пропуска ее пары может служить справка из морга.
Такую справку не достать (да и глупо предъявлять ее собственноручно), а значит, пришлось стиснуть зубы и собираться. Я решила, что явлюсь на практику речи, а все остальные пары все-таки забью – две лекции можно будет потом списать, а семинар по истории зарубежки многие пропускали и ничего, живы.
Нога с эластичным бинтом не желала лезть в туфлю. Пришлось сунуть многострадальную ступню в тапок. Я подумала, что это ничего: идти-то недалеко, да и сухо на улице. А тапок потом вымыть можно.
Лариса (видимо, памятуя о наказе тети Клавы) предложила довести меня до аудитории. Я гордо отказалась, хотя и горько пожалела потом. Мне пришлось скакать на одной ноге, касаясь второй ступней пола для сохранения равновесия. Мало того, что это самое сохранение равновесия достигалось через боль, на меня еще и все бессовестно пялились.
Однако все неприятности показались мне мелочью, когда я допрыгала до крыльца – огромного крыльца с двадцатью ступеньками. Я специально посчитала. Что я еще могла делать, кроме как стоять и считать ступеньки? Опереться было не на что, не на четвереньках же мне подниматься. И почему никому не пришло в голову сделать перила? Ну, хотя бы с одной стороны.
Я взлетела в воздух, как раз когда размышляла о перилах. Вот только что стояла и считала ступеньки, и вдруг поднялась над землей и поплыла вверх. Я не сразу сообразила, что меня кто-то несет на руках, потому что сначала смотрела лишь вниз, на ступеньки: я боялась, что они продолжат стремительно удаляться от меня, и вскоре я окажусь выше крыши университета. Однако движение вверх прекратилось, и я подняла голову.
Теперь вместо ступенек я видела смеющиеся глаза Ильдара.
– Где это тебя угораздило? Соседки побили, чтобы мужчин в комнату зазывать неповадно было?
Как будто это я его зазывала, а не он сам напросился.
– Ногу на лестнице подвернула, – объяснила я.
Ильдар и не думал ставить меня на ноги – внес на руках прямо в здание и поднялся со мной на четвертый этаж.
Разумеется, нас удивленно разглядывали. Разумеется, на нас оглядывались. Разумеется, мне было не по себе, и лицо мое пылало.
– Может я сама дальше? – жалобно пропищала я на подходе к аудитории.
Одно дело, когда пялятся незнакомые, и совсем другое – если мы, например, Эльвиру повстречаем.
– Какая аудитория? – вместо ответа спросил Ильдар.
– 415-я. Ты же не собираешься меня прямо туда заносить? – испугалась я.
– Во сколько занятия заканчиваются сегодня?
Я начала злится. С какой это стати он игнорирует мои вопросы. Что это за неуважение, в самом деле.
– Останусь только на две пары практики речи. А потом я в общагу вернусь, – все же ответила я.
И тут совершилось событие века – мой триумфальный въезд (или вплыв?) в аудиторию на руках у двухметрового башкира. У одногруппниц (и у нашего единственного одногруппника тоже) отвалились челюсти. Как назло, в аудитории уже сидела Эльвира. Раньше она до звонка никогда не заявлялась. А тут – на тебе, сидит за учительским столом и в журнале что-то пишет. Челюсть у нее не упала, но со стула она все же вскочила и на несколько секунд-таки растерялась.
– Что случилось, Оля? – одновременно строго и взволнованно спросила кураторша, взяв себя в руки.
