Ирдана. Битва за Малахистан - страница 8

Трое бедных женщин могли жить беззаботно только здесь, в величественном малахистанском дворце. Они уже забыли, как звучит уличная стрельба и им больше не слышится дикий вой манкуртов с темных переулков.

Женщины только здесь обрели хоть какой-то покой на душе и вернулись к мирной жизни. На то и слабый пол, на то и прекрасный, который не создан всевышним для войны. Как же мы все могли забыть, что когда-то жили в безмятежное время.

Старуха Кажат (перемешивая еду в медной кастрюле; поет): Айнай, айнай…

Данай (подошла к Кажат; держит тазик с постиранными, но всё ещё влажными полотенцами): Как вкусно пахнет!

Старуха Кажат: Ещё немного поварится и можно подавать на стол. Благодаря этому блюду, я молодой когда-то, так сумела устроиться на работу поварихой в столовую. От зари до мрака, айнай, там проработала сорок лет. Денег много не платили, но зато была любимая работа…. Попробуй, вроде бы не пересолила.

Данай: Вроде нормально… Мне надо идти, успеть повесить ещё белья.

Данай вышла из кухни через отдельный вход и направилась в прачечный отдел. С другой двери на кухню зашла Лимат, и под её уставшими глазами можно было заметить темно-синие мешки. Она испускала незримый, но ощутимый в воздухе тяжелое расположение духа. Старуха Кажат давно привыкла к ней, и могла лишь пожалеть эту бедную, потерявшую малолетнего сына женщину.

Лимат, молча приступила к своей незатейливой работе, к сервировке блюд. Ей нужно было всё подготовить к подаче завтрака. Она только недавно вернулась с банкетного зала, где немного прибралась и покрыла красивой белой скатертью широкий деревянный стол.

Старуха Кажат наблюдала как Лимат в спешке клала различного вида салаты на фарфоровые тарелки, а затем подошла к ней и стала помогать с макаронами.

Старуха Кажат: Постой! Пусть сок медленно стечет вниз и впитает своим вкусом макароны.

Но Лимат, она не послушала добрую старушку и даже не ответила ей. Эта женщина продолжала спешно перекладывать макароны в миски, а затем собрав и положив полную посуду на серебряный поднос, удалилась из кухни и направилась в сторону банкетного зала. Там по пути проходила через узкий коридор с деревянными стенами, на которых красовались вручную вырезанные широкие квадратные панели. На полу был разостлан, кажущийся нескончаемым из-за своей длины красный ковер, весь покрытый высоким ворсом, и заставивший Лимат сбавить свой быстрый ход.

Узкое пространство коридора начало давить на неё. И больные воспоминания стали вновь довлеть над её сознанием. Она не замечала, как сдерживала своё дыхания, чтобы силой развеять эти тяжелые мысли, которые обожженными обрывками – вторгались в почти неприступную явь существующего бытия. Страшные лоскутки-картины минувших дней, чудовищами торжествовали перед глазами бедной женщины: рушатся старые стены родного дома и заживо хоронят под обломками её восьмилетнего сына; она держит его бездыханное тело, и в истерике кричит о помощи, но весь городской квартал – захудалые лачуги бедняков – был разбомблен; в этой мертвой гнетущей тишине, убитая горем женщина замечает громкий шум за побитым углом; эта была марширующая колонна черных солдат, которые гордо проходили сквозь руины уничтоженных домов малахистанцев; она на всю жизнь запомнила, как пары инфракрасных камер на их черных, как ночь боевых шлемах, горели ярким красным огнем…

Вновь и вновь, больные воспоминания преследовали Лимат. Даже здесь в тихом малахистанском дворце, душевные раны давали о себе знать. И с каждым днем всё сильнее и сильнее, она уходила от окружающих. Женщина понимала, что кажется грубой, но ничего не могла с этим поделать. Забыла, как была счастлива тогда… Да, Лимат была матерью-одиночкой, но только от одной улыбки своего мальчугана, забывала все эти трудности. Теперь его нет, и мертвый холод медленно сковывал её одинокую душу.