– Удивительно хорошо ты сохранился, друг мой! – протянул он, самодовольно изучая пальцами изрытый засечками предмет, будто видел его впервые. Но вдруг спохватился, припоминая, зачем он здесь.
Вглядываясь в первые строки (Лойд недурственно знал древний язык предков, поскольку добрая часть исторических документов содержала пусть более поздний, но все еще иррувимский алфавит), старик наверстал суть, наскоро прибрался в архиве и, прихватив календарь, поспешил наверх, в кабинет.
Когда лестничный пролет остался позади, герой наш, тяжело вбирая воздух, принялся гадать, не покинул ли загадочный гость его кабинет, и невольно распотешился при мысли, что все случившееся ему привиделось.
– Старый болван! – вслух подначивая себя, шагал он к двери. – Умом ты оскудел знатно!
Осторожности ради Лойд все же пошкрябал по двери костяшками пальцев и, немного помедлив, отворил ее. В кабинете все оставалось по-прежнему. Ничто не говорило о присутствии посторонних. Робким манером, стараясь не упустить из виду даже собственную тень, он прокрался к столу и бесшумно опустился в кресло, все еще крепко прижимая к себе календарь.
Казалось, прошла вечность, прежде чем Лойд позволил себе моргнуть. И только он расхрабрился, чтобы заговорить с тишиной, как из камина раздался уже знакомый мрачный голос:
– Что молвит Тиофилуское летоисчисление, Лойд Евандер Шиперо? Какой сегодня день?
От неожиданности привлеченный к допросу чуть было не выронил из рук депешу. Еще раз кинув на нее нервный взгляд и ухватив им последнюю дату – день сотворения Архамом священных земель, он поторопился ответить:
– Первое солнцестояние, заставшее воскрешение священных земель, приходилось… – архивариус оборвал свою речь, судорожно стараясь составить более исчерпывающий ответ во избежание грома и молнии.
Календарь предков был устроен таким образом, что в нем не было ни лет, ни месяцев, ни недель. Иррувимцы – вразрез иным, более внимательным к смене времен года и астрологических циклов современникам, – привыкли считать, отмечая лишь те дни, когда видели солнце. Солнечная летопись брала свое начало от солнцестояния, выпавшего на сотворение земель, и велась династией жрецов, поколениями исправно вносивших в свои записи «дни жизни» и не учитывающих в них «дни мрака», когда непогодилось. В такие мрачные дни время и бытие для жителей равнин останавливались: запрещено было работать, вести беседы, пасти скот и даже принимать пищу. На те бессолнечные дни приходились лишь молитвы с обильными жертвоприношениями богу Архаму за милостью, и тот, внимая прошениям, ниспосылал на Иррувим животворное солнце. Такому световому порядку была подчинена вся жизнь иррувимцев. Самым старшим жителям, по современным меркам имевшим за плечами добрые семьдесят лет, тщательные подсчеты жрецов определяли от двенадцати до семнадцати тысяч дней жизни – в зависимости от увиденных теми солнц. Правда, исчисление прожитых лет не представляло собой привычных современности символов: каждый считал свой возраст сам и по желанию, складируя в поясной мешок из овечьей кожи кристаллитовые камушки. Подобная вольность делала невозможным точное определение возраста. Посему долгоденствие старцев измерялось разве что числом морщин – непреложным атрибутом мудрости.
Когда последние чистокровные иррувимцы оставили священные земли, жрецы потеряли счет солнцам, объявив, что дни жизни для их народа сочтены. Небо чужеземцев не могло заменить им отчего света, и стали они тогда никем. Вместе с землями они оставили и приношения, и письмена, и историческую сущность свою.
