Исцеление в жизни и смерти - страница 26

Очевидно, именно это произошло в случае Мэй, на руках у которой умер её четырнадцатилетний сын, – как она думала, он просто тяжело простудился. После того, как врач сказал, что «это просто не опасный для жизни грипп», она до последней минуты уверяла своего сына, что он сможет «выдержать это самостоятельно, проявить мужество!». Однако он умер. После его смерти она разрывалась на части от чувства вины и сомнений в себе. «Больше года я сходила с ума, и вот моё сердце просто не выдержало. Я не могла даже самостоятельно дойти до ванной. Я просто лежала в опустошённом состоянии. Я чувствовала себя совершенно разбитой. Мне казалось, что я больше никогда больше не буду чувствовать себя нормально. Я привыкла спрашивать у каждого, с кем знакомилась, знают ли они человека, который не смог бы оправиться от горя. Я думала, что жизнь кончена, что я перегорела. Я разрушила всё. Мне продолжало становиться всё хуже, пока я не почувствовала, что так просто уничтожу себя. После года ежедневных размышлений о самоубийстве я поняла, что „либо пан, либо пропал“. После увещеваний многочисленных терапевтов я впустила в себя эту боль. Я думала, она меня уничтожит; возможно, так и случилось, ведь в некотором смысле я родилась заново, позволив боли и горю убить меня – но я не умерла. С тех пор я стала доверять боли, как и прощению. И возобновила отношения со своей семьёй».

Большинство людей откладывают необходимое исцеление на потом. Мы начинаем задаваться вопросом: «На каком уровне можно обрести исцеление?» лишь тогда, когда в нашем организме обнаруживается раковая опухоль, когда мы переживаем смерть ребёнка или теряем положение в обществе, которое много для нас значило, из-за старости, развода или хронической болезни.

Исследовать горе, присутствующее в нашем больном теле и болезненно разделённом уме, можно на самых разных уровнях. Да, вполне может быть, что только после травмирующего события мы начнём проявлять внимание к жизни на том уровне, где можно обрести исцеление и освободиться от тонких травм.

Когда я пришёл к более глубокому пониманию этого момента, стал меняться мой подход к работе с людьми, испытывающими боль. В первые годы своей работы, когда я находился рядом с людьми, испытывавшими сильные телесные страдания, я временами замечал, что внутренне, сердцем, начинаю молиться, прося о том, чтобы их боль уменьшилась. Но со временем я увидел, что слишком мало понимаю, чтобы знать, что является наилучшим развитием событий для конкретной личности. А затем однажды, когда я находился рядом с человеком, который был сильно физически истощён, я заметил следующее: как только я обратился к божественному началу (неважно, что под ним понимать) с просьбой хотя бы ненадолго избавить этого человека от трудностей, что-то внутри меня воспрепятствовало такой молитве. Очевидно, подобная просьба была неуместной. С тех пор я могу молиться лишь о том, чтобы человек сумел извлечь из своего опыта как можно больше мудрости и глубины исцеления. Я больше не могу предвосхищать божественное провидение, пытаясь угадать смысл, причины и последствия болезни. И я просто доверяюсь своему неведению, чтобы оставаться открытым для происходящего и осознавать, что мы обретаем глубинное исцеление благодаря вниманию к жизни и всему, что она в себе несёт.

Наша давняя подруга Вивьен, проснувшись однажды утром, обнаружила, что её юная дочь лежит убитой в соседней спальне. Она не могла простить себя за то, что не пришла на помощь дочери. «Как я могла не услышать? Как я могла не понять, что она нуждается во мне?» Выяснилось, что её дочь уже была мертва, когда мать пришла домой, и что её убили той ночью гораздо раньше, однако рациональный ум кипел от негодования, поскольку не способен был контролировать смерть или защитить любимое существо. В первые месяцы, как рассказывала Вивьен, она почти не в силах была поверить, что спокойно спала в ту ночь, когда её задушенная дочь лежала в соседней комнате. Её тело начало болеть, возобновились прежние физические недомогания. Она говорила: «Мне до смерти плохо от того, что всё произошло именно так». Она сказала, что готова сделать всё, что угодно, чтобы вернуть свою дочь, и это напряжённое стремление находило выражение в её теле и разуме. Но как-то раз, занимаясь медитацией на проживание горя, она осознала, что жизнь никогда не будет прежней. Она позволила громадной боли, заключённой в этой невыносимой для неё правде, проникнуть в сердце и начала открываться исцелению. Она перестала бороться с образами своей задушенной дочери, постоянно возникавшими в уме, она позволила им заполнить её ум – она плакала, кричала, смеялась и долго говорила со своим погибшим ребёнком, пока наконец не уснула. Она больше не боролась с происходящим, но стала открываться реальности, позволяя боли освобождать сердце – слой за слоем – от прежних привязанностей. Сострадание и исцеление почти просвечивали сквозь её плоть, выжигая разделённость и страх, преследовавшие её всю жизнь. И хотя теперь Вивьен осознаёт, что её дочь никогда не вернётся, она обычно добавляет: «Но никогда она не была так близка к возвращению».