Так сложилось, что ко мне уже вечность никто не прикасается. Кресло на колёсах держит других людей на расстоянии, а в житейских нуждах помогает голем. Так что Эви, нависая надо мной, нарушает невидимые, но в силу привычки ставшие незыблемыми границы. Её близость ощущается как что-то неправильное и даже опасное.
Я вырываюсь из её рук. Кресло отъезжает вбок и назад, рукоять ударяется о стену.
Всё, о чём мы говорили, забыто. Я смотрю на Эви, будто никогда прежде её не видела. Невысокая, стройная, с пышными рыжими волосами, заплетёнными в толстую, украшенную разноцветными лентами косу. У неё красивое лицо, живые глаза... глаз. И веснушки, с которыми, как я знаю, она упорно борется, хотя они её совершенно не портят. Эви идёт зелёный цвет. Любимое домашнее платье стало ей немного тесно в груди.
Думать о том, что раз Эви выросла, то и я тоже, странно. Мне всё кажется, что я стою на месте, а жизнь проносится мимо, но это, наверное, не совсем так.
Надо будет приказать, чтобы Кэсси принёс зеркало. В моих покоях нет зеркал, но сейчас я бы хотела взглянуть на себя, на своё, наверное, тоже повзрослевшее отражение.
— Ты опять меня не услышала, — говорит Эви строго. — Сколько раз мне повторить, чтобы ты поверила, что не нужно винить себя за то старое детское дело? Я не виню тебя! Ты слышишь меня?
— Не надо. Я слышу тебя, но факты твои слова не меняют. Я знаю, кто виноват.
Эви злится. Её движения резки, а стук каблуков — как удары плетью. Она усаживается в любимое кресло и требует у Кэсси ещё одну чашку горячего морса. Смотрит она то в окно, то на меня — задумчиво, оценивающе, как-то холодно.
Мне не нравится её пристальный взгляд. Под ним чувствуешь себя воробьём, попавшимся в зубы хищнице.
— Если ты будешь продолжать ныть и прятаться от настоящей жизни по тёмным пыльным углам, — её палец обвиняюще указывает на забытый на рабочем столе фолиант, — то потопишь себя и меня. Я старше, и сделать это тебе не позволю. Нравится это тебе или нет. Уж прости меня, Лайла.
Я не понимаю её, но сердце вдруг начинает частить, а пальцы на руках мёрзнут. Решительная Эви, вбившая себе что-то в голову — это в тысячу раз более опасная Эви. А сестре и в обычном состоянии не стоит класть палец в рот.
Не знаю, чего от неё ждать, но уж точно не внезапного:
— Вчера вечером я была у Магды.
Заметив моё недоумение — речь только что шла совсем о другом! — Эви небрежно машет рукой и отпивает глоточек остывшего морса. Напиток ей не нравится, и бедный Кэсси получает выговор и наказ приготовить новую порцию. Я вздыхаю и про себя от души жалею будущего мужа моей милой сестры. Ему не позавидуешь — если, конечно, он вообще когда-то появится, а не останется предметом моих пустых сожалений.
— Мы мило побеседовали, я подержала на руках малышку Катрину. Магда чувствует себя уже лучше и даже понемногу встаёт...
Я слушаю Эви с всё растущим удивлением. Она никогда не интересовалась такими вещами, никогда не делилась женскими сплетнями! Но сестра упрямо продолжает рассказывать о визите в королевскую опочивальню и напоследок осчастливливает меня шокирующей историей о том, как, пока взрослые кудахтали над новорождённой, юная Куинтина сняла штанишки и...
— Она написала в твои туфли? — переспрашиваю я.
Эви кивает и отворачивается к окну. Прямая спина и изысканный наклон головы — моя сестра могла бы стать восхитительной королевой.
