Искупительница - страница 15

Я нахмурилась было, но затем со двора внизу раздалась музыка гриотов, и сердце у меня упало.

– Ты правда думаешь, что я могу завоевать симпатию этих монархов? – Тяжело сглотнув, я уставилась в темноту. – Сомневаюсь, что они горят желанием со мной общаться после случившегося с Таддасом. Неважно, что говорит Ай Лин: время для торжества сейчас явно неудачное.

– Ты не могла не попытаться его спасти, – ответил Санджит монотонно. – Это то, кто ты есть.

– Ты думаешь, я поступила глупо, – обвинила я его. – Ты думаешь, что мне стоило оставить Таддаса в покое. Позволить ему умереть за мои ошибки.

Я видела, как он задумался о чем-то, но тут же подавил возникшую мысль, тщательно контролируя выражение своего лица.

– Скажи это, – велела я.

Он отвел взгляд.

– Сказать что?

Я вздохнула и обняла его за шею, улыбнувшись.

– То, о чем ты там думаешь, Санджит из Дирмы. То, что ты не знаешь, как подсластить.

Он оглядел меня своими глубоко посаженными карими глазами. Мурашки бежали по коже вслед за его взглядом – от ключиц до ярко-синих узоров у меня на руках. Затем он прильнул к моим губам своими, отчего армия стрекоз закружилась у меня в животе. Поцелуй был медленным и вдумчивым. Как медитация.

– Хорошая попытка отвлечь. – Я глотнула воздуха, зная, что своим Даром Санджит чувствует мой участившийся пульс. – Но тебе все равно придется сказать это.

Он мягко рассмеялся, уткнувшись подбородком мне в макушку.

– Я думал о том, – сказал он, – что люди будут умирать за тебя, и тебе стоило бы к этому привыкнуть.

Я напряглась в его объятиях.

– Потому что я проклятая Лучезарная, всюду сеющая смерть?

– Нет.

Он показал мне воспоминание: день моего Первого Указа его глазами. Его сердце переполняли страх и изумление, пока толпа зрителей в Имперском Зале скандировала мое имя: «Идаджо. Идаджо. Тарисай Идаджо».

– Тебе стоит смириться с этим, потому что люди готовы умереть за то, во что верят. Ты привыкла к чужой ненависти. Но, Тар… однажды тебе придется нести бремя гораздо более тяжкое.

Он показал вниз, на двор, сияющий праздничными огнями, где не меньше сотни людей думали, что я завоюю их сердца.

– Тебе придется привыкнуть к любви.

Через час я стояла в просторном, ярко освещенном коридоре с Ай Лин, Кирой и Дайо, ожидая перед высокими дверями Имперского Зала.

– По вашей команде, Ваши Императорские Величества, – сказал гвардеец.

Я тяжело сглотнула. Ладони вспотели.

– Еще секунду, пожалуйста, – выдавила я.

Гвардеец терпеливо ждал, готовый отдать приказ открыть эти массивные двери, что было возможно только при помощи десятка крепких слуг и толстой веревки, продетой через носы вырезанных в двери деревянных львов. С самой церемонии Продления Перемирия от одного вида этих дверей меня бросало в дрожь. Я никому не говорила почему.

Каким-то образом – после того как я пересекла всю империю и едва не умерла, а Мелу вернул меня к жизни, – я сумела открыть эти двери сама.

Я прорвалась сквозь несколько тонн твердого дерева и железа, отчаянно желая остановить церемонию во что бы то ни стало. В лихорадочной дымке решимости я с оглушительным грохотом распахнула массивные двери одним прикосновением. С того дня никто не смог открыть их в одиночку.

В Олуоне деревянные двери в принципе были редкостью, поскольку в жарком климате они считались непрактичными и гораздо более дорогими, чем льняные занавеси, которые обычно вешали в проходе. В легендах говорилось, что много веков назад олуонская алагбато – волшебный дух-хранитель, как мой отец, Мелу из Суоны, – создала двери Имперского Зала, пожертвовав для этого священными деревьями. По велению алагбато стволы деревьев превратились в гладкие доски, а затем она достала железо из собственного сердца и сделала из него гвозди. В качестве последнего штриха она вырезала сложные узоры на двери, символизируя древний пакт между алагбато и династией Кунлео – первыми людьми, воздвигшими города на плодородных равнинах Олуона. Но о чем в этом пакте говорилось… никто уже не помнил. По всей видимости, эта алагбато спала уже много поколений, как часто случалось с духами природы, когда промышленность процветала, а землю усердно обрабатывали. Иногда я касалась этих дверей из любопытства, но чувствовала лишь человеческие воспоминания: гул роскошных торжеств, голоса знати и Помазанников, приговоры имперского суда.