– Так это правда?
Он не отвечал, но смотрел так, что и ответа не требовалось. Но она всё равно ждала. Чего ждала? Лжи его? Чуда? Каких-то оправданий и объяснений? Глупая…
Он молчал долго, а потом вдруг усмехнулся. Невесело, даже горько, но её всё равно это удивило.
– Врать – это ж так просто. Я даже никогда об этом не задумывался. Не то чтоб я записной лгун, но… что я тебе говорю, ты и сама всё прекрасно понимаешь. Это уже профессиональное – говорить не то, что есть на самом деле, а то, что надо по ситуации или с прицелом на что-то. Я даже сам себе верю, когда вру. А сейчас не могу. Сам не понимаю, почему, но не могу тебе соврать. Хочу, но не могу. Жанне, тестю, кому угодно – запросто, а тебе…
Снова повисла пауза. Долгая, мучительная для обоих.
– Я действительно не хотел тебя брать из детдома и взял, да, из-за выборов этих чёртовых, но ты пойми – я ведь тебя тогда не знал и даже не видел. Ты была для меня совсем незнакомым, чужим человеком. Неважны ведь причины, почему я тебя забрал. Главное, что теперь всё изменилось.
Алёне казалось, что у неё попросту вырвали сердце. Такая боль, такая невыносимая боль пульсировала в груди.
– Ты знал, все эти годы знал про меня? – выдавила она с трудом, чувствуя себя самоубийцей, который взвёл курок, приставил к виску пистолет и вопреки всем законам логики надеется на осечку.
Отец опустил глаза и кивнул. Выстрел. Никакой осечки. Нити, связавшие их, как ей казалось, прочно и навсегда, лопались одна за другой. С треском, с болью, бесповоротно.
Словно неживая, она поднялась из-за стола, направилась на негнущихся ногах к лестнице.
– Алёна, – окликнул её отец.
– Спокойной ночи, – ответила она механически.
***
– Никуда я тебя не отпущу! – кипятился отец на следующее утро. – Что за глупости ты удумала. Ты – моя дочь! Ты не можешь…
– Могу. Мне восемнадцать, – напомнила Алёна сухо.
Минувшая ночь была бессонной, мучительной. Была ночью раздумий, болезненных переживаний, слёз.
Как тяжело отрекаться от того, кто ещё вчера казался самым родным. Как тяжело отсекать от себя того, к кому привязался всей душой. Но иначе невозможно. Рядом с отцом она теперь задыхалась. Не могла смотреть на него, не могла слышать его голос.
Утром она собрала свои вещи. Хотелось уйти красиво – оставить здесь всё, что он ей купил. Но тогда пришлось бы уходить нагишом. Поэтому взяла всё самое нужное. Ноутбук, деньги на карте, телефон, увы, тоже нужны.
«Потом верну», – договорилась она со своей гордостью.
– Куда вот ты сейчас? – вопрошал отец.
На этот вопрос она и сама не знала ответа. Она уходила не куда-то, а отсюда. Со временем, считала, придумает. Снимет там что-нибудь, в конце концов. Главное – уйти.
– Я прошу тебя – не горячись. Этак дров можно наломать. Ты просто пережди время. В тебе сейчас говорит обида, и я это прекрасно понимаю. Я бы и сам на твоём месте… Но ты ведь всегда была такой доброй, солнечной девочкой. Что с тобой стало?
– Я глупой была, – не поднимая глаз, ответила Алёна. – Я всем верила, я тебе верила.
– Но ведь не всё… – начал, было, он.
– Папа, – строго сказала она, прерывая его. Какой фальшью теперь веяло, казалось ей, от этого тёплого и родного слова. – Я не могу сейчас тут оставаться. Я сниму квартиру. Буду жить отдельно. Мне просто надо побыть сейчас одной. Мне надо самой со всем этим разобраться. Я не останусь, прости.
Отец ещё долго спорил, горячился. Убеждал, что незачем ей уходить, что разобраться «со всем этим» можно, и не скитаясь по улицам и съёмным квартирам.
