Искус - страница 2

–Как думаешь? Чем заняться? – усугубляя свою и без того неважную репутацию, по мнению Делина, обратился к нему Курицын.

– Отвались присоска! – проворчал Делин.

– Отвались! Присоска! – выразительно повторил Куринцын. – Талантливо. Ничего не скажешь. – добавил он на выдохе.

–Кто-нибудь вообще помнит, сколько мы тут сидим? – прогремел металлический голос как из репродуктора в голове Фитилькина.

Фитилькин задумался. Он не мог вспомнить, как это когда не здесь? «Странная штука, получается», – подумал он.

– Я думаю, мы здесь ровно столько, сколько по времени или осмыслению длится вопрос «Сколько мы здесь?», – предположил Курицын. – Только этот вопрос зациклен, – он еще подумал и сказал, будто размышляя: растянуто, с отсутствующим взглядом прогуливающихся глаз, по бескрайним просторам безделья. – Да и не звучит вовсе, чтобы его зацикливать. Он, этот вопрос и есть наше измерение в общепринятом понимании. Есть только этот вопрос и ничего кроме него. А все что мы делаем внутри этого вопроса. Ведь что-то должно находиться внутри. Вопрос внутри нас, а мы внутри вопроса. Так что лучше не думать, а пойти прогуляться. Погода то какая?!

Фитилькин удивленно посмотрел на Курицына. «Я что вслух спросил?», – прошептал он скорее себе, обращаясь мимо всего, что окружало героев.

Погода соответствовала отношению Делина к сказанному Курицыным. То есть почти закатившийся ноябрь был обрамлен сумерками и насквозь не понимал и не принимал существование этих трех негодяев, собирающихся выйти на тропу войны с вдохновляющим на декаданс, вечным вечерним отсутствием смысла.

Тем не менее, наши подонки лунной симфонии. Навязчиво вяло вплетались в нить повествования непроглядной ночи. И это была только завязка. Развязка тоже, конечно, была. «Но до этого еще долго», – подумал Курицын и затушил бычок об урну, проходя мимо очередной мокрой скамейки.

– Может, присядем? – предложил Фитилькин.

Курицын, смотря на все происходящее, никак не мог отделаться от чувства сильнейшего дежавю. Ему постоянно казалось, что кто-то или что-то вкладывается в него, описывает его как предмет, и только поэтому он существует. Иногда, подобие ощущения текста появлялось на фоне окружающего пространства.

– Да. Давайте присядем, – согласился Делин.

Курицын был поглощен перевариванием своих состояний, нахождений, мыслей.

Троица уселась на скамейку. Вокруг пульсировал, ненавистной любовью к ним, вечер. Порывы ветра смешивали безумный коктейль из листьев, дождя и снега. Роль маятника выполнял фонарь в конце или начале аллеи. Трамваи перепахивали пространство под посев идей, мыслей, сюжетов, сногсшибательным лязгом, пением гула улицы.

– Что завис? – спросил Делин Курицына, не поворачивая головы.

– Да… Так, – невнятно, с подозрением ко всему выдавил Курицын.

– А, – сформулировал притворное понимание Фитилькин, сложив руки в замок и наклонив голову, закрыл глаза.

– Кто-нибудь вообще видит, что происходит? – озадачился Курицын вслух.

– А что происходит? – одновременно вопросительно посмотрели на него соседи по скамейке.

– Да ничего и не происходит. Кроме этого, ужасного вечера, – не дожидаясь устного вопроса, ответил Курицын.

– Хорошо, что должно происходить? – спросил Делин.

Закончив полотно «Томный вечер», художник Федор Красин смотрел на троицу, находящуюся на картине, и не мог понять, чего не хватает. Ему, по-моему, не нравились их глаза. Да, да. Глядя на взгляды этих людей, он не видел никакого ответа, ни интереса. Диалог не клеился. Ему хотелось заглянуть за них. Узнать их интересы. Как они туда попали? Планы. Но глаза! Эти глаза точно не имели никаких планов: потухшие, будто их насильно тут держат. И вечер этот никак с ними не вязался. Выпадая из общей картины, они выглядели неуместно и нелепо. «Кто они? Откуда я их взял?». – всю ночь, за бутылкой, у окна, задавался единственным вопросом Ф. Красин.