– Так это я к слову, про пьяниц-то. На самом деле и мне их жалко.
Едем дальше. Иваныч продолжает:
– Сегодня во сне шефа своего бывшего видел. В этом году уж шестнадцать лет как помер. Хороший мужик был, только выпивающий. Помню, часто вспоминал свою родину, село где-то в Рязанской области. Как мальчишкой мечтал жить в большом городе, как приехал в Москву, учился, стал врачом. Интересный был дядька, про таких говорят «рефлексирующий», то бишь совестливый.
Как врач он себя особо не проявил, хирург как хирург, звезд с неба не хватал, зато организатором оказался выдающимся. Став главным врачом крупной московской клиники, вскоре сделал ее в городе одной из лучших. Специалисты его уважали и держались за место в коллективе, а он старался оправдать их доверие.
Меня он взял к себе на место помощника вскоре после того, как я защитил кандидатскую. Как и остальные, я считал его вполне удачливым чиновником от медицины, потом еще и бизнесменом. Квартира в Москве в самом центре с окнами прямо на Белый дом. Знакомства, общение соответствующее.
Этим он никогда не бравировал, зато любил рассказывать о своем соседе по подъезду. Тот, будучи известным актером, снимался в одной из главных ролей в советском еще телефильме «Семнадцать мгновений весны». Как начнут повторять сериал по телевизору, столкнутся соседи на лестничной площадке, и начинается: «Снова вас на рабочем месте показывали». – «Да, мы видели». – «Передавайте от нас поклон штандартенфюреру Штирлицу. И, пожалуйста, там у себя, в подвалах гестапо, будьте поаккуратней с Максимом Исаевичем. Все-таки наш человек» – и смеются.
Шеф сам был вполне доволен и собой, и судьбой. Пропадая все дни на работе, он редко куда-нибудь выезжал, вполне обходясь возможностью день-другой провести в подмосковном профилактории для медработников.
Всё изменилось в октябре девяносто третьего года. В те дни Николай Сергеевич, так звали моего шефа, в своей квартире стоял у окна и смотрел, как танки прямой наводкой бьют по Дому Правительства. Но сломало его даже не это. Последней решающей каплей стало избиение молодых солдатиков, стоящих в оцеплении у стен Белого дома.
Он видел, как его ровесники и люди много старше, с палками и кусками арматуры в руках, толпой набросились на мальчишек в форме и принялись избивать безоружных. На его глазах убивали вчерашних детей, убивали с остервенением. Он видел, как один старик, уже отходя от лежащего на земле человека, обернулся и заметил, что тот еще подает признаки жизни. Тогда старик вернулся и добил солдата по голове палкой.
После тех октябрьских событий он, всю жизнь спасавший человеческие жизни, резко запил.
В то время я уже был вхож к нему в дом. Меня он почему-то не стеснялся, но из сослуживцев пьяным его больше никто не видел. На работе Николай Сергеевич появлялся всегда как стеклышко и никогда не злоупотреблял.
Дома напьется, позовет меня и давай: «Ты молодой, ты умный. Скажи, объясни мне, как они могли убивать этих пацанов? Ведь нормальные же люди, пенсионеры, наверно. У самих дети, небось, уже и внуки. Жили себе, работали. На дачи ездили. Коммунизм строили, „наши дети – наше будущее“, а потом раз – и давай убивать. И кого?! Мальчишек!
Всё, Леша, не могу я так больше. Я же врач, я лечить обязан. Вот этих самых стариков в первую очередь. А я им не верю. Своему поколению не верю. Не верю, что мы такие хорошие да заслуженные. А какой врач без веры? Без веры уходи.
