– А вам ничего другого не остается.
– Но что мешает мне обратиться в полицию? Там не очень-то любят шантажистов.
– Как «что мешает»? Вам же, полагаю, небезразлично благополучие вашего мужа?
– Да, конечно.
– Так что вы вряд ли захотите навредить ему. И потом, у вас есть дочь. В семь лет ребенок подвержен самым разным опасностям, согласны? Я врач, и мне приходилось бывать у постели детей, которые, увы, не выживали. Это, конечно, очень печально. Часто бывает, что и родители вскоре после этого отправляются вслед за детьми. Если же вы все-таки вознамерились донести на меня в полицию, то лучше пересмотрите это решение. У меня есть сообщник, морально опустившийся тип, с пристрастием ко всяким гадостям. В случае моего ареста он с радостью предпримет кое-какие действия. И между прочим, ему это доставит гораздо большее удовольствие, нежели мне.
Я смотрела на него и чувствовала, какая ненависть пылает в моих глазах.
– Вы ничего не отвечаете. Понимаю. Кстати, вы ведь знаете, что есть яды, не оставляющие следа в организме.
Если бы у меня был с собой пистолет, в этот момент я, возможно, застрелила бы Кёрса. Чтобы не выцарапать ему глаза, я так сильно сжала кулаки, что ногти вонзились в ладони.
– Так что лучше всего вам выслушать меня.
Даже не знаю, как описать то странное состояние, в котором я провела этот день: ошеломление, отупение, умопомрачение? Мне казалось, что все это происходит не со мной, а с кем-то другим.
Расставшись с Кёрсом у Тихого пруда, я вернулась домой. Служанка сообщила, что звонила миссис де Сильва и интересовалась, приду ли я играть в бридж. Во время ланча я не чувствовала вкуса отбивных и не обращала внимания на болтовню Розалинды, пока она не потянула меня за рукав. Дочь утверждала, что я обещала съездить с ней к бабушке и позволила взять с собой Питера.
Мне надо было чем-то занять себя. Работать после разговора с Кёрсом было невозможно. Посадив Розалинду и Питера в «моррис-каули», я повезла их в Доркинг, где жила свекровь. Даже в лучшие времена я не чувствовала себя в ее обществе свободно. Пегги следила за мной, не упуская ни одной подробности, и я все время ощущала, что она осуждает меня. А сегодня я нервничала даже больше, чем обычно. Как правило, я ссылалась на переживания, вызванные смертью матери, но с тех пор прошло уже много времени, а объяснить Пег, что меня гнетет, я не могла.
Выключая двигатель, я посмотрела на свои руки. В слабом свете солнца блеснуло обручальное кольцо. Со слезами на глазах я сняла его с пальца и положила в сумочку. Пегги, без сомнения, заметит отсутствие кольца; я надеялась, что она припишет мою нервозность семейным неурядицам. В конце концов, это было недалеко от правды.
Стоило мне войти в комнату к Пегги, как она окинула меня придирчивым взглядом, словно обыскала с головы до ног. После обмена любезностями свекровь предложила чай с перепеченным фруктовым тортом домашнего приготовления. Мы сидели в ее маленькой гостиной; благодаря Розалинде и Питеру нам удавалось избегать неловкого молчания.
– Ты выглядишь очень хорошо, – произнесла Пегги, приподняв бровь. Судя по тону ее голоса и насмешливому выражению лица, она подразумевала прямо противоположное.
– Да, – согласилась я, стараясь произнести это небрежно. Наступило молчание. – Дорогая, – обратилась я к Розалинде, – почему бы тебе не спеть бабушке ту песенку, которую ты разучивала? Ей было бы очень интересно послушать тебя.
