Штуба снова приложил раскаленный прут к шее Грасса. Тот зашелся в крике, на искусанных губах выступила кровавая пена. Штуба прижигал свежие, кровоточащие раны, и лицо его чуть подергивало судорогой: видимо, он испытывал наслаждение от этой своей работы.
Потом Штуба бросил раскаленный прут на кафельный пол, подошел к рубильнику, вмонтированному в стену, включил его и, вернувшись на свое прежнее место, стал наблюдать, как, медленно пузырясь, начала закипать вода в соленой ванне.
Грасс, закричав, потерял сознание. Штуба вколол ему в грудь шприц с тонизирующим раствором. Грасс открыл глаза.
– Ты гнал самолеты и через Германию? – монотонно спрашивал Штуба. – Отвечай: гнал самолеты через Германию?
– Да, – чуть слышно прошептал Грасс.
– На кого они были оформлены?
– На голландскую фирму «Де Граатонберг».
В кабинет неслышно вошел Гейдрих. Он сел в кресло в полутемном углу комнаты.
– А если бы голландцы вас не пропустили? – спросил из своего угла Гейдрих. – Что бы вы тогда делали?
Грасс, видимо, не услышал его. Штуба ударил Грасса в лицо и тихим голосом, совершенно без выражения, повторил:
– А если бы Голландия вас не пропустила?
– Тогда я гнал бы их через Англию.
– Врешь. Англичане не пропускают ваши самолеты. Они не вмешиваются в игры на Пиренеях.
– Через Англию, – повторил Грасс, – это правда.
– Кто у вас есть в Англии?
– В Англии есть человек.
– Что ты о нем знаешь?
– Ничего.
Гейдрих сказал Штубе:
– Покажите ему кино.
Штуба снял телефонную трубку и сказал:
– Где там киномеханик? Пусть включит ленту.
Застрекотал киноаппарат, установленный в соседней комнате. На белой стене возникли зыбкие очертания обнаженного мужчины. Его держали под руки два эсэсовца. Чуть поодаль два других эсэсовца кормили мясом двух громадных доберман-пинчеров.
– Не закрывай глаза, – сказал Штуба Грассу, – смотри внимательно. Я показываю это кино, чтобы сохранить тебе жизнь.
Из своего угла Гейдрих сказал:
– Уберите свет, очень плохая резкость.
Штуба выключил свет, и стало очень четко видно, как эсэсовцы спустили с поводков доберман-пинчеров, а два других эсэсовца отбежали от своей жертвы, и доберманы бросились на обнаженного мужчину, и он начал отбиваться от яростных собак, которые хотели вцепиться ему в низ живота.
– Собаки натренированы, – пояснил Штуба. – Они хорошо натренированы. Они выгрызают половые органы так, что потом у заключенного остается только один путь: в папскую капеллу – кастратом.
Гейдрих, по-прежнему негромко, сказал из своего угла:
– Поясните ему, что здесь нет звука, я бы очень не хотел, чтобы мы проиграли ему пленку. Он тогда услышит, как тот человек – его же профессии – кричит. Это очень страшно слышать.
– Выключите, – с трудом разлепив окровавленные губы, попросил Грасс. – Не надо. Я знаю, что того человека в Лондоне зовут Дорианом. Больше я не знаю о нем ничего.
– Чем он занимается?
– Не знаю.
– Сколько ему лет?
– Я его не видел.
– Откуда он родом?
– Он живет в Англии, но он не англичанин… Он там работал…
– А где он живет в Лондоне? – спросил Штуба.
– В Лондоне его сейчас нет. Он в Испании.
– У красных?
– Нет, у Франко.
Гейдрих стремительно вышел из кабинета, набрал номер телефона и спросил:
– Шелленберг, скажите, пожалуйста, кто из англичан находится при штабе Франко? Военных там нет?… Понятно… Журналисты? Сколько? Пятеро? Ясно. Посмотрите, пожалуйста, по своей картотеке, кто из журналистов был у Риббентропа – то ли в этом, то ли в прошлом году. Спасибо, я подожду. И нет ли этого человека сейчас в Испании?
