На деле всё оказалось далеко не радужно. Мигрантов отлавливали, ставили на учёт и отправляли на обязательные работы. Естественно, самые грязные и тяжёлые: уборщиками, грузчиками, упаковщиками товаров. Иверри испугалась, что этот странный старикан так на неё смотрит, потому что он из Надзора. Если их жилище обнаружат, их опять переселят в бараки, Гая заставят работать… А что будет с ней, со старой? Мыть бесконечные лестницы небоскрёбов с прежним проворством она уже не сможет. Поговаривали, что Надзор усыпляет немощных и больных мигрантов как бродячих кошек и собак – они приносят Городу столько же пользы…
Жуткий старик тем временем одну за другой брал с картонки и тщательно осматривал статуэтки, сама торговка, казалось, его уже не занимала вовсе. Он разглядел, что на подставке каждой фигурки, на дне, тонким острым предметом выцарапано определённое слово. «Судьба». «Время». «Богатство».
– Это что?
Иверри совсем растерялась. Она была близорука, и мелкие надписи на поставках никогда прежде не замечала.
– Я, господин, не знаю… – В кои-то веки она не стала ничего придумывать, опасаясь, что старик снова посмотрит на неё взглядом, от которого мёрзнут кишки. – Сын мой делает их, его и спросите.
– Отведи меня к нему, и я куплю у вас все сразу.
Торговка засуетилась. Такого ценного клиента терять нельзя, какие бы причуды он ни выказывал, пусть хоть к Вельзевулу попросит проводить, она, Иверри, всегда рада лишней копейке. А уж если он с сыном её потолковать хочет – чего проще! Тот, небось, всё равно дома сидит, мастерит, или вышел в закуток в домино поиграть.
– Только идти придётся в Заброшенные Верфи, – виновато предупредила старушка, – ежели господина это не конфузит…
Она торопливо запихала сложенную картонки в полотняную сумку.
– Никак полиция? – всполошилась одна из соседок, – кто упредил? что-то я не слыхала…
А старик и Иверри шли уже вдоль длинного ряда барахольщиков в ту сторону, где лежали гремящее металлом и днём и ночью скоростное шоссе, промышленный порт, грязные улочки окрест, и вдалеке, там, где глаз больше не упирался в стены и крыши – Залив – бескрайняя серебристая гладь под слабо-голубеющим осенним небом.
Они миновали последний из кварталов эконом-класса, с устремлёнными в небо шпилями, башенками и мансардами жилых высоток, пересекли небольшой парк с листьями, покрытыми толстым слоем серой дорожной копоти и нырнули в пешеходный тоннель, проложенный под автострадой. Жёлтый свет ламп, сырость и камень делали это место мрачным. Друбенс с отвращением отвернулся, заметив гниющую кошку в одном из водосточных желобов.
Бедняцкие районы тянулись дальше до самого порта – в основном здесь остались дома старой постройки: блочные штампованные пяти- и девятиэтажки с типовыми квартирками, тесными как гнёзда ласточек-береговушек. Тут не было ни подземных паркингов, ни стадионов, ни детских площадок – древние проржавевшие колымаги стояли прямо во дворах, капоты их были завалены палыми листьями. На узких грязных тротуарах тут и там в асфальте виднелись выбоины, в этих кварталах его перекладывали в несколько раз реже, чем в остальном городе.
Они прошли мимо приземистого серого здания с государственным флагом над входом – районной школы-восьмилетки для бедняков. В её дворе несколько чумазых мальчишек играли в футбол ободранным мячом.
Дальше, за покосившемся деревянным забором, на котором в нескольких местах были написаны краской неприличные откровения, начинались совершенно дикие места. Асфальта там не было вовсе, и желающие попасть на Заброшенные Верфи вынуждены были месить жидкую осеннюю грязь на извилистом просёлке, по краям которого торчали ободранные гаражи, остовы погибших автомобилей, пришедшие в негодность резиновые покрышки, гнилые доски, колотые бетонные плиты и разнородный строительный мусор.
