Особенно тяжело было зимой. Февраль выдался очень морозным, и Анна, кутая трехмесячную малышку, в теплые одежды и шубку, брала ее на руки и шла пешком в магазин за продуктами и молоком, потому что стащить тяжеленную коляску с четвертого этажа было сложнее, чем нести в одной руке ребенка, а в другой сумку с продуктами. Можно представить, какими тогда тяжелыми были продуктовые сумки, потому что все жидкости: молоко, кефир, сок и прочее – продавались в стекле, а не в бумажных пакетах. По цвету крышечки можно было определить, что внутри (зеленая крышечка – кефир, розовая – ряженка, серебряная – молоко). Думаю, ей было очень тяжело как в физическом плане, так и на душе от всего, что с ней происходило.
К весне психические силы были уже на исходе, и в марте Анна упросила своего родного брата Рому отвезти ее с ребенком на дачу, чтобы не видеть мужа и его бесконечного пьянства. Она думала, что так ей будет легче, и, наверное, так и было в моральном плане.
Мэри исполнилось 4 месяца. Жизнь на даче не была простой. В марте там еще не сошел снег, и было очень влажно, приходилось каждый день топить печку, чтобы дом не успевал промерзнуть, а пеленки просто не успевали сохнуть. В то время не было подгузников, кашек быстрого приготовления или протертой еды в баночках, не было буквально ничего. И в магазин приходилось ходить за пару километров с коляской по горам и снегу, но это все же было легче, чем поднимать ее на четвертый этаж.
Были и плюсы проживания на даче, Анна была спокойна. Свежий воздух делал свое дело, малышка совершенно не болела и почти перестала плакать.
В июне подходило время делать прививку от кори, и Анне пришлось вернуться в город. После этой прививки Мэри сильно заболела, несколько дней температура зашкаливала за 40, и девочку по скорой забрали в больницу. В то время матерей не госпитализировали вместе с ребенком, сейчас такое немыслимо представить!
Это была обычная инфекционная больница на Петроградской стороне. Жуткая, грязная и убогая во всех пониманиях этого слова.
Через сутки Анне позвонили и сказали, что ее дочь так орет, что ей необходимо просто срочно явиться и что-то сделать с этим. Конечно же, она, напуганная и растерянная, примчалась немедленно.
Мэри было 6 месяцев, и никто не мог ее успокоить, кроме мамы.
Анну просто ужаснула обстановка, в которой там пребывали дети. Она упросила главврача, чтобы ее устроили мыть полы в больнице, чтобы как можно дольше находиться рядом с ребенком. Именно так, работая уборщицей, она узнала от молодой медсестры, что по невнимательности Мэри вкололи двойную дозу вакцины от кори, и что она была на волосок от смерти. А также ее предупредили, что жаловаться бесполезно и даже может быть опасно.
Такова была реальность. Большой красный флаг, развевающийся и прикрывающий халатность врачей и халтуру руководства, был символом свободы и самодержавия.
Почти две недели Мэри провела в больнице, в палате с еще четырьмя детьми. Бесконечные, не слишком чистые полы, длинные холодные кафельные коридоры теперь уже намывала Анна. С железным ведром и деревянной шваброй, от которой на руках оставались занозы, с половой тряпкой из старой солдатской гимнастерки со времен войны она работала каждый день, только чтобы быть рядом с дочкой.
По всей длине коридоров располагались палаты с прозрачными стеклами в дверях и закрытые снаружи на железные замки. Там, за стеклами, кроме младенцев, ожидающих своих матерей, еще были и другие дети – отказники из детских домов разного возраста, которые искали родителей. Своими маленькими птичьими глазками они, выглядывая из-за стекла палаты, ждали, что придут мама и папа, родители… которые уже никогда за ними не вернутся… С этими детьми Анне было строго-настрого запрещено разговаривать просто потому, что они очень сильно хотели домой и начинали плакать и просить их забрать, если даже мельком ловили чей-то взгляд.
