– Она подарила мне тебя, – просто отвечает он. – Что бы ни произошло в будущем, она преподнесла мне этот дар – любить тебя и быть любимым тобой. Ты знаешь, что это значит для такого человека, как я? Я ничего не чувствовал всю свою жизнь, а теперь я могу чувствовать… я чувствую все.
В его обсидиановых глазах стоят слезы. Он быстро смаргивает их, но это неважно. Потому что я видела их, и они снова разрывают мне сердце.
– О, Джексон…
– Все в порядке, Грейс. – Он протягивает руку и теребит одну мою кудряшку, как делал это раньше. – Если я способен любить тебя, значит, когда-нибудь я смогу полюбить кого-то еще, возможно, даже ту пару, которая была предназначена мне изначально. До встречи с тобой я даже не мог представить себе такого. А теперь… – Он пожимает плечами. – Нет, это было не так уж плохо.
От этих слов у меня сжимается сердце. Не потому, что я люблю его как мужчину – я люблю Хадсона, – а потому, что он моя семья, и я хочу, чтобы он был счастлив – и не когда-нибудь, а прямо сейчас.
– Ты самый лучший, но ведь ты это знаешь, правда? – спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
– Возможно.
Я толкаю его плечом, но он только смеется и спрашивает:
– Как называется бумеранг, который не желает возвращаться?
– Буменежелатель? – без особой надежды спрашиваю я.
– Что? – Он качает головой, изображая брезгливость. – Это было очень плохо. Очень, очень плохо.
– Да ну? Так каков же ответ, умник?
– Палка, что же еще?
Я смеюсь.
– Это так плохо, что даже хорошо.
Он явно ужасно гордится собой.
– Вот именно.
Мы поворачиваемся и снова идем к пещере, и я сразу же перевожу взгляд на Хадсона. Он больше не смотрит на нас – и ни на кого вообще. Вместо этого он стоит, прислонясь к дереву сбоку от входа, глядя на что-то в своем телефоне, как будто лента новостей, которую он читает, это самая интересная вещь на свете.
Выглядит он нормально, настолько нормально, что другие наверняка ничего не замечают. Но я достаточно хорошо его знаю, чтобы заметить, что он постукивает указательным пальцем по задней панели телефона, как делает, когда чувствует себя не в своей тарелке. Я вижу, что его губы сжаты, плечи напряжены, как будто он приготовился к удару – и к тому, чтобы притвориться, будто ему все нипочем.
Боль от его вида – это удар под дых, эта боль пронзает меня всю.
Возможно, поэтому я и поворачиваюсь к Джексону и спрашиваю:
– Ты мог бы сделать мне одолжение?
– Конечно. Все что угодно. – Его брови взлетают вверх.
– Оставь Хадсона в покое. Он…
– Это не так легко, Грейс.
– Знаю. Но подумай о нашем разговоре. Ты простил Кровопускательницу с такой легкостью, а ведь она едва не уничтожила тебя. Она едва не убила твою душу.
– Да, но он позволил, чтобы Лука погиб.
– Ты думаешь, ему это легко? – спрашиваю я, и от раздражения мой голос становится резким.
Он складывает руки на груди.
– Это не кажется мне трудным.
– Убивать людей? – не веря своим ушам, спрашиваю я. – Ты думаешь, это не давит на него? Думаешь, он не страдает всякий раз, когда использует свой дар? Пусть он и не показывает этого вам, но ему тяжело. Тяжело от того, что он не вмешался прежде, чем погиб Лука. И еще тяжелее от того, что он все-таки вмешался и истребил всех этих волков, притом разом, без разбора.
Я качаю головой, впервые осознавая, что я разочарована в Джексоне. Что я разочарована во Флинте, Мекае и в Мэйси. Хадсон страдает так, что он даже попросил меня отобрать его магическую силу, а они не желают видеть ничего, кроме своих эмоций.
