На следующий день ее разбудил отчаянный стук в дверь – Юлька аж подскочила на своем диванчике, и кот, обычно спавший рядом с ней, возмутился беспардонным спихиванием с нагретого места. Но Юльке некогда было обращать внимание на обиженного Тихона, она бежала к двери, за которой творилось что-то невообразимое: стук руками, ногами, какой-то вой, плач. Юлька, как была в пижаме, распахнула дверь. «Верх неприличия», – успела подумать она маминым голосом. На крыльце стоял Дениска, весь в какой-то зеленоватой грязи, пахнущей тиной.
– Юлька, Юлечка, – захлебывался плачем малыш, – побежали скорей, а то она его разрежет.
– Кого?
– Моего тритончика. Она выследила меня. У нее ножик, – и он снова горько зарыдал.
– Подожди, я сейчас.
Юлька влетела в комнату, скинула пижаму, натянула полинявшие шорты и рубашонку и, не расчесываясь, ринулась на улицу.
Они бежали, не разговаривая. Юлька сразу поняла, о ком идет речь: Любка, подлая Любка опять мучает животных и доводит до слез малышей. Все кипело в ней от возмущения, кулачки сжимались сами собой. «У, подлая!» Теперь самое главное было побыстрее обнаружить гадину Любку, пока она не убила беззащитного тритона. Дениска отставал, но Юльке он был уже не нужен, она догадывалась, где могла прятаться сейчас Любка. Эта дрянь всегда после пакостей скрывалась под большим кустом сирени, растущим под окнами дома ее бабушки. Если пакостницу настигала расплата за мерзости, они вопила о том, что ее обижают. И бабуся никогда еще ее не подводила. В сенцах всегда стоял наготове прут ивняка, с которым отважная бабуля бросалась на защиту своей внучки от гусей и «хулиганов». Те и другие панически бежали, завидев крепкую высокую фигуру, отличавшуюся завидным здоровьем, энергией и несдержанностью в выражениях.
– Ах, вы хулиганы, гады, недоноски эдакие!
Причем, все это неслось в адрес детей, без разбора, вне зависимости от возраста и пола «недоносков».
Как ни старалась Юлька, она не успела: глаза бедного тритона затянула беловатая пленка, внутренности свисали из распоротого живота какими-то рваными шнурками и кусками, несчастное маленькое тельце было распластано на траве. Все это Юлька увидела в один миг, а еще она увидела девчонку в ярком зеленом платье, трусливо жавшуюся к стене. Любка обернулась на треск ветвей и стала отступать к спасительному окну. Она даже не смогла завопить по обыкновению в первый момент и только судорожно сжимала в руках перочинный ножик. Юлька ринулась на нее, горя праведной яростью. Любка, все также молча, видя перед собой только гневное лицо преследовательницы, взмахнула ножом.
Юлька машинально провела рукой по лбу, потом поднесла руку к глазам, с удивлением разглядывая окровавленные пальцы, – боли она в тот момент не почувствовала. Зато услышала крик перепуганного Дениски, который смог наконец-то добежать до места гибели своего тритона. Малыш в ужасе переводил взгляд с растерзанного тритона на окровавленное лицо девочки и голосил: «Юля, Юлечка, она и тебя зарезала!» В это время раздался известный всему дому грозный голос высунувшейся из распахнутого окна бабки: «Ах, хулиганы!» – и, переходя на лживо-сочувствующий тон: «Кто тебя порезал, девочка?» Юлька даже не удостоила ее ответом, она сидела на завалинке, зажимая ладонью текущую кровь. Дениска сидел рядом на корточках, утирая слезы. Он поднял голову и гневно закричал:
