– Так-то я точно не упомню. Канал вроде в 33-м или в 34-м докопали… Но я под самый конец туда попал. В лагере всё чудно было. Начальство шибко торопило, ему не терпелось в сроки поспеть. А они, сроки-то, видать жёсткими были. Работали одни уголовники, вроде меня. Только больше те, кто по хозяйственной части провинился. По крайней мере в моём отряде. Даже инженеры и те со сроками. Только и отряды там назывались по-армейски: роты, взвода. Говорю же, чудно… Утром побудка, оправка, завтрак – и вперёд, на стройку. И не просто так, а под оркестр. Цирк, да и только. Всё блажили, мол, перековка зеков на трудовой люд. Кормили неплохо, это я потом понял, когда жизнь меня по другим тюрягам, да каторгам потаскала. Но и народу мёрло немеряно, особенно тех, кто с детства к труду не приучен. Доходяги, одним словом. Оно и понятно, техники никакой, только лопаты, кирки и тачки. Вот и весь тебе механизм. Умерших не считали, кому это надо было? Только отряды, роты, то есть, в один день до нужного расчёту пополнялись. Бывало, к вечеру схоронят пяток, а утром, глядишь, уже новых к строю привозят. Такие вот дела…
Юрий Иваныч снова закурил папиросу и вдруг недоверчиво взглянул на меня:
– Вот ты, паря, небось, думаешь, что привираю я, мол, подвыпил старый хрен и несёт невесть что. – Казалось, что соседа ничуть не смущает моё молчание. Он с силой раздавил едва прикуренную папиросину и с неподдельным негодованием продолжил. – А ответь мне, мил-человек, зачем мне врать-то тебе, ежели я вроде как на исповеди сейчас? Я к тебе с открытой душой, а ты…
Я понял, что сосед изрядно переусердствовал с портвейном и поторопился его успокоить:
– Перестаньте, Юрий Иванович! Верю я вам. Ещё как верю. И внимательно слушаю. Мне кажется, что вы устали, столько событий за один день. Может я пойду бабу Машу встречать на автовокзал?
Иваныч, моментально протрезвев, как-то жалобно попросил:
– Не уходи, а соседушка? Кому я ещё про жисть-то свою расскажу?
Мне до глубины души стало жаль одинокого старика. И немного стыдно за недавнюю реплику:
– Ладно. Не пойду, но давайте пореже рассказ винищем запивать.
Тот сразу согласился:
– Как скажешь. Ты в своём праве. А вино… А что вино? Да пропади оно пропадом. Пореже, значит пореже.
Окончательно успокоившись, Юрий Иванович отодвинул бутылку на край стола и разминая папиросу, продолжил своё повествование:
– Ну так вот. Мне сразу подфартило. Не знаю, чем я приглянулся мастеру, он меня выделил и говорит, мол, давай в мою артель, это он по старинке, роту артелью назвал. Я спрашиваю: «А что делать-то надо?», мол, я кузнечил и на лесопильном станке работал. Мастер кивнул и сказал, что артель у него особая, на подрывах работает.
Я поинтересовался:
– Вы же говорили, что одни лопаты и тачки?
Иваныч усмехнулся:
– Это верно. Только когда скальный грунт на пути встречается, то аммонал, самое первое дело. Для скорости, значит. Звали мастера уважительно, по имени-отчеству. Имя у него больно мудрёное, не запомнилось. А по отчеству он Евграфычем прозывался. В наших краях имя нередкое. Его сроку и конца видно не было, по хозяйственным делам в лагерь определили, вот он из штанов-то и выпрыгивал, чтобы ударным трудом срок ему скосили. А что? Там и не такое случалось. Тем более и он, и его команда, заслужено в передовиках ходили. Ясное дело, меня к динамиту и близко не подпускали, но должность ответственная, следить, чтобы во время подрыва люди в зону не заходили. Сам понимаешь, работа горлопанистая, но почётная и непыльная. И пайка усиленная. Как-то подходит Евграфыч ко мне, счастливый такой, и говорит: «Начальник участка сейчас вызывал, сказал, что ежели ускорим проходку, то представление напишет на УДО, на меня и на тех, кого я сам назову. Так что, давай, паря, старайся!».
