Визитёр двинулся вниз по лестнице, не дожидаясь приглашения. Он спускался неторопливо, и приметы этого человека, всё более различаемые с каждой пройденной ступенью, гасили во взгляде почтальона блеск. Его гостем оказался коренастый блондин под сорок, аккуратно одетый, но неприлично заросший щетиной и взмокший до пятен на рубашке. Приветственная церемония мужчин ограничилась кивками. Минуту они молчали, каждый о своём: почтальон никак не мог оправиться от лавандовых грёз, а гость с досадой разглядывал висящую под окном газетную вырезку.
«Вот и конец… что же я сделал не так?!» – блондин произнёс это твёрдым басом, но от сказанного плечи почтальона поникли. Он понял, к чему клонит его товарищ, наизусть нашёптывая статью со стены. Лица обоих пестрили там под заголовком «Гордость почтовой службы»; теперь же блондин смотрел на фото, держа в голове другую правду: поджоги шестьдесят первого года лишили его половины редакции, вынудили перенести архив в подвал заброшенной гостиницы, а конкуренция не дала спуску. Во взгляде мужчины не было и намёка на авантюры по этому поводу. Выдержав паузу, он достал из кармана брюк конверт, вытянул оттуда пару билетов и, хвалясь, помотал ими перед почтальоном:
– Один журнал оценил кое-что из моих фотосъёмок. Знаю, ты и без подработок у меня не обеднел бы, но с тобой я достаточно долго продержался на плаву. Это чистая правда, и горевать теперь не о чем. Мы с супругой улетаем, Тимур. Там, у порога, сложен последний номер нашего «Горизонта», и завтра на развозе я составлю тебе компанию. Сделаем это вместе, как тогда, после школы, на побегушках у моего деда, царство ему небесное.
– Он всегда видел тебя на месте главного редактора, а ты просто делал фотографии да ухлёстывал за сотрудницами, – поправив на полу покосившиеся папки с макулатурой, почтальон боднул гостя и побрёл наверх.
– На секундочку, лучшие фотографии, любезнейший! – в голосе блондина заиграл смешок. Он пошёл за товарищем, перенял у него связки газет и, положив их на ступени (как тот наказал), смущённо добавил: – Знаешь, а этому месту идут женские духи…
Убрав ото рта ладонь, Лиза глубоко вздохнула. Семь минут бедняжка просидела за радиатором, подстраивая дрожь тела под звуки мышиного шастанья. Семь минут длиной с вечность. Стыд и страх в равной мере заполняли её мысли, но потом Лиза увидела, как вытянулось лицо почтальона после реплики гостя. При дневном свете черты мужчины показались выпускнице мягкими и моложавыми. Такими они были и на снимке из статьи тринадцатилетней давности, которая висела на стене. Лиза не могла вспомнить, где прежде видела эту газету, но точно знала, что ей не показалось. Девушка без оглядки покинула подвал, затаилась за поливной бочкой во дворе, и, когда море сползало с берега, чтобы вновь на него рухнуть, разговор двух приятелей у ворот был слышен ей.
Мужчины прощались, и вскоре почтальон вернулся на задний двор, вертя в руках всучённую ему блондином коробку. На глазах у Лизы он распаковал её – под запиской «Это тебе в благодарность от моей жены!» внутри лежала очередная фуражка. Мужчина взахлёб рассмеялся: «Никак моя последняя премия…» Оставив головной убор у крыльца, он побрёл к ведущей на крышу пожарной лестнице и у самого её подножья вздрогнул. Подвальная дверь была распахнута и цеплялась за бутоны вьюнов. Глаза почтальона снова заблестели. Многое в них было написано. Многое, совсем тогда непонятное Лизе. Она всё ждала какого-то поворота, осмысленности в происходящем, а мужчина просто взобрался на крышу и стал наблюдать за пробуждением города. Десять, пятнадцать минут ожидания… почтальон не изменил себе.
