– Хорош, балаган разводить! – приказал Еменгулов.
Смех мгновенно прекратился.
– Ещё раз увижу, – пойдёшь в карцер! – старшина для острастки звонко шлёпнул газетой Борю по давно не бритой щеке, из которой кудрявые волосы пробивались словно перья. Судя по тому, как тот сжался, били его на этапе уже не в первый раз. Он начал поспешно отрывать газеты от тела, стараясь выказать приятное начальству усердие. Однако всё это он демонстрировал, глубоко кланяясь в спину старшине, который, зажав мятую газету в руке, направлялся на место. Присутствующие во главе с комиссией опять загоготали во весь голос. На этот раз криво улыбнулся даже Еменгулов.
В этот момент в дверь пропихнули молоденькую девчушку. Первый момент она с испуганно взирала на развеселившихся охранников.
– Как звать?! – привычно сказал старшина, когда стало чуть потише.
– Изольда Браун.
– Иди на медосмотр, – старшина поставил очередную галочку.
Изольда растерянно осматривалась, не двигаясь с места. Бледное лицо её стало ещё бледнее, когда она заметила Борю со спущенными штанами.
– Я не буду тут раздеваться!
Офицеры загоготали пуще прежнего.
– Раздягайся быстро! Чуешь?! – старшина, ощущая весёлое одобрение скучающих старших офицеров, решил покуражиться с дурой.
Изольда не шелохнулась.
– Скидавай лапти, мать твою! – насупив брови, гаркнул старшина, и сально добавил, – а портки – я тебе потом сам помогу!
Охранники опять заржали. Владимир заметил, как дрогнули губы у Изольды. Она стянула с ноги валенок и изо всех сил швырнула его в лицо старшине. Старшина едва успел пригнуть голову.
Девчушка озиралась вокруг с отважным отчаянием обречённого на смерть. Воцарилась общая растерянная тишина. Старшина молча подошёл к девчушке, замахнулся туго сложенной газетой, которую отобрал у Бори Шумана, но не ударил. Не посмел. Она не сжалась.
– Ах ты сука, – исподлобья неуверенно зыркая по сторонам, промычал старшина, не зная, что делать; то ли всё случилось слишком быстро, то ли из-за этих серых глазёнок, которые так жгли, лишая его должной уверенности.
В наступившем безмолвии все как по команде обернулись на Еменгулова. Тот сидел с каменным лицом.
– Давай в карцер её, – строго определил Еменгулов, – к утру образумится.
Старшина махнул рукой, дюжий охранник поспешно схватил Изольду за шиворот и поволок за дверь. Она даже не пыталась сопротивляться, повиснув в его в волосатой лапе, как котёнок. У порога охранник остановился.
– В «холодный», или как? – озадачился он. Это «или как» прозвучало в его устах с грубоватым малороссийским акцентом, похоже на «или како».
Варианта было два. Если – в «холодный» сарай, значит, – могла быть смерть к утру или через несколько дней от обморожения, как минимум, – от воспаления лёгких. Но была ещё и тёплая гауптвахта.
– Сейчас есть кто-нибудь на «губе»? – осведомился Еменгулов.
– Вроде, нет, – неуверенно ответил охранник.
– Вроде, или – точно?
– Точно, – нет, – уверил один из офицеров.
– Что ж, повезло… Тогда тащи её в «иликаку»! – разрядил обстановку Еменгулов.
Опять загоготали. Старшина уже беззлобно поднял валенок и швырнул вдогонку девке, которую отправляли на тёплую «губу». Поддаваясь общему настроению, невольно улыбнулся и Владимир.
Через минуту старшина продолжил регистрацию, словно ничего не произошло.
Владимиру было и весело, как от щекотки, и тоскливо. «Будешь с людьми церемониться, – всем навредишь!» – вспомнил он наставление подполковника Семёнова. Всё, конечно, правильно, только зачем именно ему, Владимиру Журавлёву, надо в этом участвовать. По уму, вроде, всё выходило правильно, а с другой стороны – хоть волком вой. На фронт, на фронт надо проситься! Завтра опять рапорт напишу, отчаянно решил он, оно, глядишь, как-нибудь получится.
