– Тогда, хоть что-то от нас зависит?! – взорвался Владимир, – какая удобная и дубовая у тебя философия! Барак у тебя во всём виноват! Открой, наконец, глаза! Барак – это стены и крыша над головой, нары внутри, как он может «мять»?
– Опять ошибаешься, – это как понимать. Барак – тоже живой, такая же роевая «невидимка», как и государство, только помельче и ещё позлее, ибо её специально только для того умные люди придумали, чтобы она могла души человеческие жрать. Каждый человек – сам по себе человек, когда один. А если собрать людишек в тюремный барак, и заставить проголодаться, так вот из этой смеси легко может получиться этакая невидимая общая гадючья душа, которая ничьей конкретно воле станет неподвластна. Это, помнишь, как в Евангелии; меньше всего Пилат смерти Христа хотел, да только и он вынужден был общей воле подчиниться. «Распни его!» – это крик общей гадючей души. Так ему осталось только руки умыть, – и нет сына божьего. Получается, не по своей воле Пилат это сделал. А вот, если разделить толпу и спросить каждого человека в отдельности, желает ли он смерти конкретно этого невиновного ни в чём человека, каждый, скорее всего, скажет, что – нет, с какой, дескать, стати. Вот и получается, что толпа иного, чем каждый человек, хочет. Вся зона тюремная, как раз, такая невидимая гадина и есть. Всё это держится на несвободе и подлости человеческой. Стоит каждому по чуть-чуть в себе Христа продать, так эти невидимки мигом всю эту гадость в себя всасывают до последнего кусочка. И глядь, очень скоро, даже все праведники в дерьме по самые уши.
– По-моему здесь проще дело; есть несчастные люди, несправедливо обиженные. В нашей власти помочь им. Мы здесь власть и справедливость!
– Не заблуждайся так слишком! – наконец-то рассердился Иван, – ты сначала прикинь, сколько тебе эта справедливость будет стоить, а уж потом и решай, стоит ли овчинка выделки. Когда хорошо подумаешь, – пылу поубавится, и, скорее всего, обыкновенно так происходит, тоже «умоешь руки» и станешь как все – частью этой самой гнусной общей души. Извини, если это неприятно слышать. И эта трусливая воля твоя – будет жестокая воля её. А потом, если не повезёт, может, и другие свои желания растеряешь и потом – вовсе всего самого себя по кусочку вместе с ними. И через несколько лет будешь только частью её и ничем другим. Или с ума сойдёшь – вот тебе и весь расклад, выбирай.
– Как это всё мрачно, – усомнился Владимир.
– Ты спросил, – я ответил, – пожал плечами Иван, – с чего ты взял, что я обязан убеждать тебя в чём-то. На самом деле, это глупый и бестолковый разговор. С самим собой бы справится, себя бы как-нибудь уверить в том, что кажется простым и естественным, даже это человеку не часто удаётся, если он не последнее дерьмо. Почему-то люди упорнее всего пытаются убедить окружающих в том, в чём сами не до конца уверены. Думать надо честно. А это, понимаете ли, очень и очень трудно. Пожалуй, это самая трудная задача для человека. Это на столько трудно, что редко у кого получается. Чаще человек сам себе сначала наврёт три короба, а потом, ещё и окружающих старается незаметно исподтишка этим всем вымазать. Оно, быть может, и оправдано как-нибудь в историческом смысле. Только беда в том, что всякая радость на том кончается, остаётся только одно на всех дурацкое веселие.
– Всё это слишком сложно, как ты говоришь. Давай попроще что-нибудь, думаешь, мне надо поговорить с ней? – неуверенно спросил Владимир, думая о своём.
