Что касается обвинения в корыстной заинтересованности в продолжении войны, я уже высказывался о Клеоне, отмечая, что подобный интерес нельзя справедливо приписывать демагогам такого типа [173]. По своей природе они были невоинственными людьми и имели столь же высокие шансы лично проиграть от войны, как и выиграть. Это особенно верно в отношении Клеофона в последние годы войны, поскольку финансовое положение Афин было настолько тяжёлым, что все доступные средства уходили на флот и армию, почти не оставляя излишков для политических махинаций. Адмиралы, оплачивавшие моряков за счёт контрибуций за границей, возможно, могли обогащаться, но у политиков дома шансов на подобные доходы было гораздо меньше, чем в мирное время [с. 124].
Более того, даже если бы Клеофон и извлекал выгоду из продолжения войны, в случае окончательного поражения Афин он наверняка лишился бы не только всех своих доходов и положения, но и жизни.
Так что обвинение в корысти несостоятельно. Вопрос о том, был ли его совет разумным, решить сложнее.
Если рассматривать момент, когда было сделано предложение, следует помнить, что пелопоннесский флот в Азии был только что уничтожен, и само краткое донесение Гиппократа эфорам, столь ярко описывающее бедственное положение его войск, в тот момент находилось перед афинским собранием. С другой стороны, депеши афинских стратегов, возвещавшие о победе, вызвали всеобщий триумф, выразившийся в публичном благодарственном молебне в Афинах [174]. Не приходится сомневаться, что Алкивиад и его коллеги обещали значительные будущие успехи, возможно, даже возвращение большей части утраченной морской империи.
В таком настроении афинского народа и их полководцев, во многом оправданном реальным положением дел, какое предложение вносит Эндий?
По сути, он не предлагает никаких уступок. Обе стороны остаются на своих позициях, гарнизоны выводятся, пленные обмениваются. Единственное преимущество, которое Афины получили бы, приняв эти условия, – это вывод своего гарнизона из Пилоса и избавление от спартанского гарнизона в Декелее. Такой обмен был бы для них значительным плюсом. К этому можно добавить облегчение от простого прекращения войны, что, несомненно, было бы важно.
Но вопрос в том, посоветовал бы государственный деятель уровня Перикла своим согражданам удовлетвориться такими уступками сразу после великой победы при Кизике и двух меньших побед перед ней? Склонен думать, что нет. Скорее, он увидел бы в этом дипломатическую уловку, рассчитанную на то, чтобы парализовать Афины в тот момент, когда их враги были беззащитны, и выиграть время для постройки нового флота [175].
Спарта не могла ручаться ни за Персию, ни за своих пелопоннесских союзников – прошлый опыт показал, что это ей не удавалось. Таким образом, приняв предложение, Афины не получили бы реального освобождения от бремени войны, а лишь притупили бы боевой дух и связали руки своим войскам в момент, когда те чувствовали себя на гребне успеха.
Для армии и флота, а особенно для стратегов – Алкивиада, Ферамена и Фрасибула – принятие таких условий в такой момент было бы равносильно позору. Это лишило бы их завоеваний, на которые они страстно (и в тот момент небезосновательно) надеялись – завоеваний, способных вернуть Афинам их недавно утраченное величие. И это унижение было бы нанесено не только без компенсирующих выгод, но и с высокой вероятностью необходимости в ближайшем будущем удваивать усилия, когда наступит благоприятный момент для врагов.
