– Сладу нет с ним, с дураком! – ревела жена Степана. – А что сделаешь? Не кастрюля с дыркой, не выкинешь. Мужик-то он у меня хороший, а детишек как любит! – вытирая слезы краешком платка, который был повязан у нее на голове, говорила Валентина. – С праздников этих треклятых без гостинца домой никогда не возвращается. Придёт ночью пьяный, посадит старшего к себе на колени и песни ему поет да баюкает. А какой тут сон – горе одно, – махнув рукой, встанет Валентина и пойдет прочь.
Соседкам-сплетницам тоже не раз доставалось от Евхимии. Как приложит их крепким словцом, так они и сказать в ответ ничего не могут, стоят только да глазами хлопают, как рыбы, рот открывают, а слов нет.
– Помирать он собрался, старый пень! – говорила Евхимия соседкам про мужа своего Василия, уперев руки в боки. – А доченьку Прасковью кто ж под венец поведёт? И жениха ей надо не абы какого, а состоятельного, рассудительного, чтобы дочка за ним как за каменной стеной была, и никак иначе!
Был такой человек у нее на примете – рыжебородый немец, у родителей которого была своя мельница. Люди они были хорошие, не пьющие и не бедные. За такого жениха Евхимии было не жалко дочь замуж отдать. Ничего, что чужестранцы, так веры нашей, а остальное приложится.
– Что, уже и жениха Прасковье нашла? – интересовалась Анюта.
– Конечно, нашла.
– Ну и кто он, этот счастливец? – ехидничала соседка, явно желая сказать вместо этого «несчастный», но не смела, боялась не только грозных слов Евхимии, но и ее кулака.
«Кто ее знает, что у нее на уме. А то и меня, как Степана, отметелит, бестия», – думала про себя Анна.
– Да за Андрея, сына Майеров, хочу ее сосватать.
– Это за немца, что ли? За сына мельника нашего?
– За него. А что? Партия он для моей дочери хорошая.
– Ну а как же Прасковья? Она-то согласна? – спрашивала соседка.
– А кто же её спрашивать-то будет? – засмеялась Евхимия, потирая руки. – Как мать с отцом скажут, так она и поступит. Она у меня умница, родителям не перечит. Вон меня никто не спрашивал, когда замуж за Василия отдавали, и ничего. Живем душа в душу. А если их, молодых, спрашивать, так все кувырком пойдет, а не по веками установленному порядку. Не они устанавливали, не им и ломать. Не знают они еще счастья своего, – женщина была уверена в своей власти над дочерью.
– Ну-ну, поглядим, – как будто что-то зная, отвечала Анна.
– Что значит «поглядим»? Или ты, соседка, что-то знаешь, что мне неведомо?
– Нет, упаси Бог! – отмахнулась Анна. – А как отец Прасковьи? Одобряет твой выбор?
– Почему мой? Мы оба так решили.
Василий не возражал против такого замужества своей дочери:
– Жена знает, что делает, – говорил он мужикам. – Не моего ума это дело. Это бабские дела, и нечего туда лезть.
– Правильно, – качали мужики головами.
– Немец так немец! А почему бы и нет? – как бы сам себя уговаривал Василий. – Не пьет, – поднимал он указательный палец вверх, – а значит, и обижать доченьку мою не будет. Сами знаете, русский мужик к выпивке слаб, а немчура – ничего, стойкие.
– Верно говоришь, Василий, – поддакивали ему товарищи.
– Вон Карла, отца Андрея – будущего жениха Прасковьи, вы все знаете?
– Знаем-знаем, – махали мужики руками.
– Так вот я, например, пьяным его никогда не видел.
– Никогда! – подтверждали те.
– Ну, может кружку пива своего выдуть, – продолжал Василий. – Так это что? Тьфу, да и только, – сплёвывал он. – Жажду утолить и то не хватит.
