История общественной мысли в России - страница 15

Израильтянам, и мужчинам, и женщинам, по одному хлебу, и по куску мяса, и по кружке вина». Сыну своему Соломону он завещал сажать за свой стол приближенных, «чтоб они были между питающимися твоим столом»[40]. Соломон следовал заветам отца, он устраивал пиры и праздники, на которые приглашал много людей, и, как в последующем Владимир, только в «восьмой день Соломон отпустил народ»[41]. Царь собирал к себе начальников и старейшин, а в Книге притчей Соломоновых прямо указывается, что от множества советников, в том числе и старейшин, растет благосостояние земли[42].

Западноевропейские средневековые книжники также прибегали к подобного рода конструированию добродетелей. С. де Грегорио, интерпретирующий сюжеты средневековых текстов о жизни и деятельности короля Альфреда (англосаксонский король второй половины X в.), замечает, что писатели акцентировали внимание на его религиозности и благочестии. Внимательное изучение этих сообщений дает понять, что «благочестие» этого героя не более чем конструирование «благочестия». Поэтому для современного исследователя представляет интерес не история добродетелей короля, а сложный процесс жизни самих текстов, т. е. история функционирования «благочестия» в письменных памятниках, рисовавших далекую от реальности картину жизни средневекового короля[43].

Следующий интересный сюжет летописи отнесен древнерусским книжником ко времени князя Владимира Святославича и несет в себе определенную практичность, упакованную в легендарную оболочку. Мы ведем речь о так называемой легенде о «белгородском киселе». Летописец сообщает, что во время отсутствия князя Владимира в Киеве (он находился в Новгороде) подступили к Белгороду печенеги и «не дадяху вылезти изъ города и бысть гладъ великъ въ городе». После решения веча о сдаче города нашелся один старец, который предложил хитрость: собрать остатки овса, пшеницы или отрубей и сделать болтушку, из которой варят кисель в больших кадушках, предварительно закопав их в землю. Пригласили нескольких печенегов и на их глазах сварили кисель, заявив: «Почто губите себе? Коли можете перестояти насъ? <…> Имеемъ бо кормлю отъ земле. Аще ли не веруете, да узрите своима очима». Печенеги отведали этого чудесного киселя, поведали соплеменникам о неиссякаемых запасах пищи в Белгороде и «въсташа отъ града, въсвояси идоша»[44].

Д.С. Лихачев заметил, что в этом рассказе «чувствуется народная основа… главным героем выступает простой русский человек, своей личной инициативой освобождающий Русь от ее врагов»[45]. Однако нам представляется, что это не просто легенда, а развернутый легендарный рассказ, построенный на основе «мудрого» и «важного» примера из Священного Писания. Об осаде города и хитрости одного их горожан есть свидетельство в Библии. На ее страницах Екклесиаст свидетельствует: «Вот еще какую мудрость видел я под солнцем, и она показалась мне важною: город небольшой, и людей в нем немного; к нему подступил великий царь и обложил его и произвел против него большие осадные работы; но в нем нашелся мудрый бедняк, и он спас своею мудростью этот город»[46].

Сейчас сложно ответить на вопрос о возможной причине такого письменного хода летописца. Возможно, значимость этого библейского примера актуализировали слова свидетельства, что данная «мудрость… показалась… важною» и именно это мотивировало желание древнерусского автора поместить в текст «своего» белгородского старца, предложившего хитрость. В итоге, не исключено, что существовавшее предание об осаде Белгорода под пером книжника приобрело не просто легендарный характер, а вполне практичный, направленный к определенной цели эсхатологический смысл.