– Первый, седьмой и двенадцатый – на месте, остальные занять периметр комнаты! Действуем по инструкции! – скомандовал Фома.
– Не понял? – возмутился я. – Вы что, будете торчать в комнате во время разговора?
– Конечно! Как иначе-то? – Фома удивился.
– Что вас смущает, Алексей? – мягко обратился ко мне Михаил Адамович. – Это стандартная схема, иначе мы не сможем гарантировать вашу безопасность!
– Да плевать мне на безопасность! – зло сказал я. – Мне сюжет нужен, и ради этого я готов рискнуть! Он же ничего не скажет под таким надзором! Вы серьезно так боитесь старика, что заходите к нему в комнату только со взводом автоматчиков?
– Старика? Боимся? – Фома чесал затылок. – Ты че, вообще ничего не знаешь?
– Да, мы боимся, – все также мягко сказал Михаил. – Боимся за вас. Не забывайте – это отделение для буйных! Вы понимаете, какой контингент у нас? На что способны люди, подобные Вышеславскому? Осознаете всю опасность?
– Да, осознаю, и готов пойти на этот риск! – упрямо мотнул головой я. – Если нужно что-то подписать – я готов! Но вот говорить с ним в вашем присутствии – нет уж, спасибо!
– Ну, ваше дело! – развел руками Михаил Адамович и кивнул Фоме.
– Отставить! – рявкнул Фома. – Занять позиции по схеме четыре!
Вооруженные парни выстроились в два ряда и заняли позиции вдоль стен, снова превратившись в живые изваяния.
Заведующий отделением набрал код на замке, и дверь бесшумно распахнулась.
– Если что, мы рядом, – прошелестел мне в ухо Михаил Адамович и закрыл за мной дверь.
Комната триста семь представляла собой обычный бетонный ящик без окон, тускло освещенный желтой лампой, забранной частой стальной сеткой. Посреди комнаты стоял стол и два жестких стула с гнутыми спинками.
Я подошел к столу, положил на него блокнот и ручку и сел на стул. Мой собеседник стоял в темном углу комнаты спиной к свету и не обращал на меня никакого внимания.
Я посидел в тишине несколько минут – мне необходимо было собраться с мыслями.
– Это давит, неправда ли? – раздался голос из темного угла.
– Что давит? – не понял я, очнувшись от своих мыслей.
– Знание, – загадочно продолжил голос, а старик так и не повернулся ко мне лицом. – Знание, что над вами столько тонн грунта, бетона и стали.
– Пока вы не сказали, я не особо-то задумывался над этим, – я передернул плечами, в голову впервые закрался страх, паника от нахождения на такой глубине в обществе человека, чьи намерения и мотивы были для меня загадкой.
– Вот именно! Никто не задумывается над очевидным! – Вышеславский развернулся и в одно движение оказался возле стола, его ладони вцепились в столешницу, старик придвинул свое лицо ко мне. – Все видят, но не придают значения! Не понимают! Смотрят, но не видят! Только если ткнуть их носом в факты, только тогда наступает прозрение!
– Это вы сейчас о глубине? – я невольно отодвинулся от собеседника.
– Это я обо всем! – Вышеславский расслабился и присел напротив меня. – Знаете, ко мне давно никто не заходил.
– Ну да, – кивнул я. – Попасть к вам довольно сложно. Куча проверок и бумажной волокиты!
– Не заходил, – словно не слыша меня, продолжил старик, – потому что я не хочу никого видеть! Я отказывал во встрече журналистам и писателям уже много лет!
– Почему же? – заинтересовался я и открыл блокнот.
– Все эти самодовольные бумагомараки не смогут понять, поверить в мою историю! Мне нужен был человек незамутненный, с чистым видением, наивный и простой!
