Здесь наши источники расходятся, что связано с различием в суждениях о Дидии, [как я уже отмечал]. Если верить Диону, этот император на несколько часов счел ужин, приготовленный для Пертинакса, слишком скромным и заменил его роскошным пиром. Он играл в кости, пока тело предшественника еще находилось во дворце, и развлекался комедиями, вызвав гистрионов, в том числе мима Пилада. Спартиан опровергает это повествование, считая его злонамеренной выдумкой врагов Дидия. Он утверждает, что новый принцепс вкушал пищу лишь после погребения Пертинакса; трапеза его была скромной, а ночь он провел не в увеселениях, а в размышлениях о трудностях своего положения. Надо признать, что последняя версия правдоподобнее. Дион, [как я уже отмечал], явно предвзят к Дидию из-за личных конфликтов, тогда как Спартиан, писавший век спустя, не имел причин защищать этого несчастного принцепса. Впрочем, осторожность Дидия в отношении памяти Пертинакса не позволяет поверить, что он оскорбил его в день смерти. Он запретил публично упоминать его имя – ни в хвале, ни в порицании. Страх перед солдатами не допускал похвал; осуждение же могло бы им понравиться – но он воздержался и из уважения к добродетели.
На следующий день после принятия власти сенаторы и всадники явились к Дидию с вынужденными почестями. «Мы притворялись веселыми, – говорит Дион, – но в душе царила скорбь». Народ же не сдерживался: когда Дидий вышел из дворца, толпа осыпала его оскорблениями. Во время жертвоприношения Янусу в сенате люди кричали, моля, чтобы жертвенные знамения оказались дурными, называя его узурпатором и отцеубийцей. Ему безосновательно приписывали участие в убийстве Пертинакса – слух, позже закрепленный некоторыми историками. Дидий пытался успокоить толпу обещаниями денежных раздач, но в ответ слышал: «Мы не хотим их!» Некоторые даже бросали в него камни, что вынудило его приказать страже пустить в ход оружие. Несколько человек погибло, но это лишь усилило ярость народа: толпа славила Пертинакса, проклинала Дидия и солдат.
Однако в сенате Дидий держался мудро и мягко. Он поблагодарил за оказанные почести себе, жене и дочери. Принял титул «Отца Отечества» (предложенный ранее), но отказался от серебряной статуи. При выходе из сената путь к Капитолию ему преградила толпа – пришлось пробиваться силой. Люди вооружились, укрепились в цирке и провели ночь и день без еды и питья, взывая к провинциальным военачальникам, особенно к Песценнию Нигеру (наместнику Сирии). Дидий рассудил верно: не обостряя конфликта, он позволил толпе устать. В итоге голод и жажда заставили людей разойтись, и в городе воцарился покой.
Эти поступки Дидия не дали бы плохого о нем мнения, если бы не порочность его прихода к власти. Она казалась еще отвратительнее оттого, что Пертинакс всегда выделял его, называя «коллегой и преемником» (в консульстве и проконсульстве Африки). События же превратили эти слова в зловещее предзнаменование, когда Дидий унаследовал Пертинаксу на троне.
После бури первых дней Дидий наслаждался недолгим затишьем, которое целиком посвятил попыткам укрепить свою власть. Его первоочередной задачей было удовлетворить преторианцев, и он даже превзошел свои обещания [1]. Вместо двадцати пяти тысяч сестерциев он раздал им по тридцать тысяч каждому. Зная, как дорога им была память Коммода, он позволил им называть его этим именем: восстановил многие обычаи, вернее сказать, злоупотребления, введенные этим принцепсом и отмененные Пертинаксом; наконец, чтобы больше походить на этот недостойный образец, он не постыдился в преклонном возрасте бесчестить себя участием в боях и упражнениях гладиатора – чего не делал даже в молодости.
