Актриса Этель Ковенская рассказывала мне, что, выступая на митинге в театре, непроизвольно крикнула: «Убили, убили!»
Гитлер говорил: чем чудовищнее ложь, тем скорее тебе поверят. Рядовые люди скорее верят большой лжи, чем маленькой. Это – повторял Гитлер – соответствует их примитивной душе. Они знают, что в малом, они и сами способны солгать, ну а уж очень сильно солгать они постесняются. Большая ложь даже просто не придет им в голову. Вот почему масса не может себе представить, чтоб и другие были способны на слишком уж чудовищную ложь. И даже когда им разъяснят, что дело идет о лжи чудовищных размеров, они все еще будут продолжать сомневаться, и склонны будут считать, что, вероятно, все-таки здесь есть доля истины…
Даже после смерти и разоблачения Сталина и его подручных люди продолжали верить гигантской лжи, которую с ними сотворили.
Я и в Израиле встречал множество людей, которые знали страшные тайны тех лет, но боялись рассказывать о них… Бояться и сейчас.
В своих записках Шепилов вспоминает, как однажды Сталин подошел к нему и пристально посмотрел в глаза: «…никогда еще не доводилось видеть такого грозного взгляда. Его глаза, казалось, обладали какой-то невероятной силой. Желтые зрачки приковали меня к месту, как… кобра, которая готовилась к атаке». Скорее тигр. Или как его назвали: хромой тигр…
Точно черная кошка пробежала стране дорогу. Зощенко говорил, что для писателя страх – потеря квалификации. А для любого другого человека?
Чиновники, прокуроры и генералы МГБ, их куртизанки, дворники…. Все «стучали друг на друга». Так же, как в конце тридцатых в стране пышным цветом расцвело доносительство…
А уж как следили за иностранными дипломатами, за каждым шагом израильского Посла – видно из документов.
Не спали спокойно и члены Политбюро. Берия признавался жене: «Если б ты знала, как я устал, – жаловался он. – Я сплю урывками, как охотничья собака…».
В 1948 году у Сталина появились признаки старческой дряхлости. Но на своего личного врача Виноградова прикажет надеть кандалы…
Боялся, отравят…
За семь месяцев, что Голда была Послом в Москве, она возвращалась в Израиль дважды:
«…и каждый раз с таким чувством, будто возвращаюсь с другой планеты. Из огромного холодного царства всеобщей подозрительности, враждебности и молчания я попадала в тепло маленькой страны – все еще воюющей, стоящей перед огромными трудностями, но открытой, преисполненной надежд, демократической и моей собственной – и каждый раз я отрывалась от нее с трудом…» («Голда Меир, «Моя жизнь», 309)
8
Вручение верительных грамот прошло спокойно. Шверник отсутствовал. Голду принял его заместитель. Голда нервничала. Но после официального представительства состоялся прием в ее честь, скромный, но, в общем-то, приятный. И она успокоилась…
Вопрос о советских евреях был острым, но не являлся главным предметом забот дипломатического персонала, хотя и у многих из них были родственники, которые томились в советских тюрьмах…
Бялик жаловался? Что говорил? Наша пресса «не выполняет своего главного человеческого и еврейского долга, когда дело касается сотен тысяч советских евреев? Ее обязанность – выступить против равнодушного отношения к нашим братьям»?
Он поэт, а не дипломат. У него эмоции… – отвечали чиновники.
Голда ходила по гостиничному номеру и все время оглядывалась. Коллеги из других посольств предупредили ее, что все разговоры прослушиваются. Они с Намиром несколько раз разыскивали микрофоны в своих комнатах, но ни разу их не обнаружили.
