Ну, не будем спорить с таким фанатиком истины, как Яковлев. Допустим, были организаторы аплодисментов и восклицаний. Но ведь доклад еще и 16 раз прерывался взрывами смеха всего зала. 16!.. Спроси, Сарнов, учителя Яковлева, как это-то организовывали. Да еще напомни ему, что, скажем, доклад Сталина на XVII съезде партии в 1934 году прерывался аплодисментами 48 раз, а кроме того, есть в стенограмме и такие пометы: 5 раз – «Смех», 2 раза – «Общий смех», один раз – «Общий хохот» и еще один раз – «Хохот всего зала».
* * *
А теперь открой свою книгу на 122-й странице и перечитай дневниковую запись К. Чуковского от 22 апреля 1936 года: «Вчера на съезде сидел в 6-м или 7-м ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пошел к нему, взял его в передние ряды… Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила, и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица…» Попробуй сам перед зеркалом придать своему лицу одухотворенный вид. Что у тебя получится? А разве у твоего друга Войновича было влюбленное лицо, когда он получал из рук Путина премию…
Но Чуковский продолжает: «Видеть его – просто видеть – для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали, – счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой – мы все так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы» – и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак все время шептал мне о нем восторженные слова, а я – ему, и оба мы в один голос сказали:
«Ах, эта Демченко заслоняла его!» Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью».
И ведь это дневник не колхозного бригадира Марии Демченко, знатного свекловода, а суперинтеллигентного писателя. И я не удивлюсь, если со временем откроется, что «организаторами энтузиазма» именно они с Пастернаком и были. И разве думал Борис Леонидович, что после ХХ съезда и доклада Хрущева он напишет стихи «Культ личности забрызган грязью…». И Сарнов – один из ее поставщиков.
Читатель может удивится: неужели автор привел в своей книге эту дневниковую запись? Зачем? А затем лишь, чтобы объявить ее «сублимацией страха». То есть со страха, мол, написал это Чуковский, может быть, даже «в расчете на чужой глаз». Если однажды посланцы НКВД нагрянули бы с обыском или арестом, Корней Иванович тотчас сунул бы им под нос дневничок, раскрыв его на нужной страничке… И тут становится предельно ясно, что нет такой ситуации, которую вундеркритик при всей его незатейливости не вывернул бы наизнанку.
* * *
Вот еще и такой факт. «За всеми этими переменами я следил с гигантским интересом». С титаническим!.. То есть слежка продолжается. Парню уже семнадцать, появились вторичные половые признаки… Пишет, имея в виду 1945 год: «Я хорошо помню, как в день победы над Японией Сталин сказал: «Мы, русские люди старшего поколения, сорок лет ждали этого дня». Тогда, услышав эту фразу, я был возмущен… Фраза Сталина, причислившего себя к русским людям старшего поколения, которые воспринимали поражение России в той войне как личную травму и сорок лет мечтали о реванше, была в моих глазах предательством».
