– Сам-то? Фингал на пол лица, – парировал Саня и Серёге: – Да, ладно тебе. Первый раз, что ли?
Тот склонил голову на бок и обвёл взглядом всех троих, такая тоска стояла в глазах, что Ленка поёжилась.
– А я не хочу домой, – сказал бесстрастно. Неожиданно улыбнулся, расцвёл и ей: – Лен, как мы тебе?
– Стовосьмые, – не задумываясь, ответила она, глотая нежность к избитым пацанам.
Засмеялись и пошли домой. Отпустили.
Примерно через неделю Ленка с девчонками сидели на фартуках между грядками. Погода установилась хоть и пасмурная, но сухая и тёплая. Отдыхали, болтали, конечно же, о мальчишках.
– И ты что, ни с кем из них не целовалась? – спросила Галя, татарочка с соседней улицы.
– Нет, – ответила Ленка.
– Почему? – поинтересовалась Мира, маленькая симпатичная птичка, она проводила в армию своего парня и очень этим гордилась.
– Не знаю, – Ленка пожала плечами и почувствовала себя ущербной.
И, правда, почему? Ни один из пацанов никаких записок ей не писал типа «Давай дружить». Они итак дружили всю жизнь, куда больше? Никто, как и положено, не обнимал за шею, не притягивал за талию на вечернем променаде по махалле. Так и гуляли вчетвером, трепались, прикалывались да шаркали ногами.
Кстати, о походках и разговорах. Откуда взялась такая манера ходить – тоже загадка. Ни настоящего моря, ни океана, ни шаткой корабельной палубы на тысячу вёрст поблизости не сыскать. Однако передвигались вразвалочку как моряки, вальяжно покачивались с боку на бок и пришаркивали пяткой. А выходцев из Узбекистана и сейчас можно узнать по говору: чёткий, с акцентом на твёрдые согласные, но растянутый как эластичная резинка. Только слова-паразиты да ругательства выплёвываются резко, с оттяжечкой: «Чё ты, борзый? (Блатной, мудрый, дебил). Сленг тоже свой: ништяк, зыковско, шара-бара, бабай, братан, непременное «чёканье». Дурак (дура) сплошь и рядом, скорее обращение, чем оскорбление, и много чего ещё.
Невесёлые мысли усугубил досужий Лёнчик. С разбега плюхнулся на колени, пощекотал Галю за бок, та прелестно хихикнула и хлопнула его по руке. Он переключился на Миру, но она только презрительно скривилась. Ленка надулась – Мира почти мужнина жена, а с ней никто даже не заигрывает. Так обидно, хотелось треснуть Лёнчика чем-нибудь, но повода пока не подвернулось, поэтому недовольно спросила:
– Чё пришёл?
– Надо, пошли, – Лёнчик поднялся и закрыл собой тусклое солнце. Болячка на его лице отвалилась, розовая полоса пролегла от скулы к подбородку. Ждёт, не уходит, руку ей протянул. – Ну, идёшь?
– Куда?
– Много будешь знать, скоро состаришься.
Ленка нарочито медленно вложила Лёнчику ладошку, бесконечно долго поднималась Багирой (во всяком случае, верила в это), неторопливо отряхнула штаны на попе.
– Скажете, в туалет пошла, – бросила вниз и поплыла вперёд, выписывая кренделя. Нечаянно наступила на ком земли, нога подвернулась. Ленка тихонько ойкнула, но величаво понесла себя дальше на воображаемый трон. Ни у кого в школе нет троих, только у неё. И она уже давно не Таис Афинская, а Екатерина Вторая. Пикуля к тому времени перечитала, знала, императрица фаворитов меняла как перчатки. Вот и Ленка решила идти по такому же пути.
Через пятнадцать минут она об этом забыла. Лежала с пацанами в высокой траве, привалившись к испещрённому трещинами стволу. Налитые, вызревшие, больше кулака, такие яблоки называли «Розмарин». Зелёные с тёмно-бордовым бочком и белым восковым налётом, аромат густой и дурманящий. Раскусываешь и рот заливает соком, солнцем и летом.
