Свадьбы-похороны, выпускные-проводы – для махалли события общие. Не гостями за стол, но обязательно ходили в школу посмотреть на внезапно повзрослевших мотыльков-девчонок в разноцветных платьях. В армию парень уходит – соседи на улицу выйдут доброго пути и лёгкой службы пожелают. На невесту поглазеть тоже со всех окрестных домов высыпали, ну а похороны это похороны, здесь сам Бог велел, и христианский и мусульманский.
Саня и Лёнчик уходили вместе, Серый на две недели позже, но проводы решили делать сразу тройные. Друзья одни и те же, какой смысл растягивать? Столы накрыли в Санином дворе. Родственники, соседи, молодёжь, детвора, около шестидесяти человек. Между участками огорода за виноградником поставили учак22 с большим казаном. Рядом табуретка, на ней чашка с мытым рисом. Зирвак23 для плова бурлит, запах его пряно-мясной перемешивается с древесным дымом и стелется по округе, вызывая кроме аппетита шутливую перепалку:
– Когда теперь пловешник поедим, а, пацаны? – сказал Саня.
– Серый за две недели ещё обожрётся.
– А тебя завидки берут? Я самый маленький.
– Длинный ты, а не маленький, – снова Лёнчик.
Ленка с девчонками помогала накрывать на столы и прислушивалась. Поглядывала на мальчишек и тоской разъедало сердце. Послезавтра не будет двоих, потом и Серого, а что дальше? Как это рассосётся, образуется? Она же не дура, как подросли, постоянно на себе их взгляды ловила. Боковым зрением видела, как они за спиной кулаки друг другу показывают да перемигиваются. Поначалу льстило и радовалась, потом запаниковала – что делать-то?
– Ле-ен, – позвал Саня. – Иди сюда.
– Чего?
– Иди, говорю. Без тебя не будем.
Ленка нарочито медленно раскладывала вилки, поправляла салфетки и открытой спиной над ситцевым сарафанчиком чувствовала три пары глаз. Почему-то побаивалась идти, не хотела, чтобы смотрели на неё с этой грубоватой нежностью.
– Ленк, силком тащить, что ли? – нетерпеливо сказал Лёнчик.
Она закинула на плечо кухонное полотенце и направилась к пацанам, шлёпая сланцами по грунтовой дорожке. Шла как под прицелом, пялились они на неё бесцеремонно. Высокая вишня у забора обсыпала их пятнышками тени от листьев, от чего лица казались рябыми. Все в джинсах и светлых футболках, стоят по росту такие смешные: лысые, лопоухие и пятнистые. Может, это и спасло, не позволило зареветь в голос.
– Чего?
– Рис надо забросить, – ответил Саня.
– Ну, бросай, а я что?
– Не-е, давай, как положено, не увиливай, – добавил Серый и привычно поджал губы.
Она улыбнулась и сказала:
– Никак нельзя без этого?
– Никак, – встрял Лёнчик. – Шавля, а не плов получится.
Узбекский обряд они дурашливо исполняли всякий раз, когда назревали какие-то важные дела. Религия здесь ни при чём, никаких издевательств над национальными традициями в этом не проскальзывало, молодости свойственно находить смешное во всём. Лёнчик напевно бубнил, остальные заунывно гундосили.
Встали вокруг учака, улыбаются, руки к лицу сложили. Лёнчик затянул:
– Бисмил-ло-о рахмон рахи-им!
Подхватили в нос:
– У-ну-а-йа, у-ну-а-йи….
Дальше всегда шла тарабарщина. Язык Лёнькин виртуозно выписывал пируэты, складывая на мусульманский манер ал-ля-хи – мал-ля-хи. Шутейно сосредоточенный Лёнчик и собственное гнусавое нытьё обычно приводили к веселью, почему сейчас были серьёзными? Неизвестно. Смотрели как лопаются пузырьки в казане, как утробно пыхтит ярко-оранжевый маслянистый зирвак, и старательно выводили:
