– Не шучу я, твоё лесничество, – продолжает Горшеня. – Откровенно тебе говорю, как ветелинар со стажем: давно бы ты уж в мужьях числился, коли б ты одну необходимую для этого церемонию проделал. Одну, так сказать, мероприятность.
– Чего ты тянешь-то, ветелинар! – воет Тигран Горыныч. – Говори, рыбья лопасть, не мытарь внутренности!
Горшеня поясок пальцами помял, сплюнул лишнее и говорит степенно, по-докторски:
– Тебе, твоё лесничество, помыться надо. Слишком уж увесисто от тебя пахнет. Смердишь ты, попросту говоря, твоё лесничество. С таким запахом не невест опекать, а врага допекать, право слово.
Тигран Горыныч от смущения отполз чуток, в сторону дышит. Потом брови нахмурил, зрачки на Горшениной физиономии свёл: фокусирует свою лютую строгость, так и жжёт взглядами, так и мечет. А с Горшени как с гуся вода, он всё свою научную линию гнёт и змея сквозь сложенные кольцом пальцы как в лупу рассматривает.
– Опять же блохи у тебя – что те свинки морские, такой в них объём и упитанность. Откормил паразитов – хоть сейчас на пастбище.
– А ты и от блох рецепты знаешь? – всё более пристрастно вопрошает Тигран Горыныч.
– Как не знать! И от блох, и от вшей. Мы с ними старые приятели, на фронтах вместе держались.
Сказал – и в прежнюю независимую позу. На соснячок глядит, сорок считает. Тигран Горыныч забеспокоился, хребтом заводил, жабры раздувает, что кузнечные мехи, – есть, похоже, у него в Горшене великая необходимость.
– Послушай, ветелинар, – начинает он как бы издалека, – у нас до завтрака ещё уйма времени остаётся. Может, нам, того, баньку организовать? Угодил бы мне, царю, побанил бы по-научному, а я б тебе назавтра поблажку – жевать бы не сильно стал, вползуба.
– Выгодное дело, – примеряет Горшеня. – Да мы за выгодой не гонимся, не стяжалы, чай. Я тебя, твоё лесничество, и без поблажек обработаю по полной банной программе, если есть на то твоя воля.
Иван Горшеню железным локтем в бок тычет: ты чего, мол, делаешь? А Горшеня только тот бок почёсывает, Ивану подмаргивает да дальше со змеем переговоры ведёт. Точнее, Горшеня-то гордо помалкивает, а змей сам к нему ластится: лапой в сторонку отодвинул, на совсем интимный тон перешёл.
– Есть, есть на то моя воля, ветелинар! – говорит. – Я страсть как по чистоте соскучился, ужас как помыться хочу! Организуй ты мне баньку – пусть хоть не царскую, но чтобы честь по чести. Мои хлопцы – народ дикий, малоразвитый, только и сумели, что царство обстроить, а что до бань и всяких там санаториев – тут у нас лапы коротки. Моемся по старинке: кто в песочке, кто в ручейке, кто вообще языком скоблится. А мне, понимаешь, в песочке-то – зазорно, всё ж таки царь должен чин блюсти! Вот и запустил я себя, довёл до полной безобразности. Ну? Дык как тебе моё предложение, ветелинар? Я слово своё насчёт ползуба держу, жевать несильно обещаю.
Горшеня подбородок чешет, ухом ведёт.
– А Ивану, товарищу моему, поблажку дашь?
Схмурился змей.
– Нет, – говорит. – Иван – мой противник принципиального значения, у меня с ним счёты.
– Ай-ай-ай, твоё лесничество! – качает головой Горшеня. – Счёты у тебя с папашей, а сын-то при чём? У нас, у людей, сын за отца не отвечает.
– Не отвечает? – удивился змей.
– Не-а.
– Эх, ладно! Давай, ветелинар, лапу – считай, договорились.
Щёлкнул змей по Горшениной ладошке своим хвостом-хлыстом – согласился, стало быть, обоих приятелей завтра вползуба жевать, щадяще.
