Иван, Кощеев сын - страница 8

И отбросила их под лавку.

– А чего же мне с собой взять? – удивляется Иван.

– А вот я тебе тут приготовила… – И пошла Марья в мешок одно за другим вкладывать. – Пирожки тут, сырнички со сметанкой, халва, вяленая рыбка… В общем, хватит на первое время. Только ты сухомяткой-то особо не увлекайся, как возможность представится, горячее ешь, суп, кашу. Понял?

– Да понял, матушка, понял. А чудес-то ты мне каких-нибудь выделишь?

Марья на сына с укоризной смотрит.

– Вань, ты как дитя малое. Нешто я тебе сотню раз не говорила, чтоб от чудес да колдовства подальше держался?

– Но тут же такое дело… – мнётся Иван. – Всё ж таки надолго иду, неведомо куда! Хоть бы скатерть-самобраночку там или коврик летающий…

– Значит, так, Иван! – Марья на строгость перешла. – Ты мне брось эти замашки – лишь бы не работать! Человек ты или сила нечистая? Не знаешь? Вот иди и выведай. Своими, как говорится, руками, своими ногами, своею собственной головой. Уяснил?

Иван, пристыженный, кивает, ремень к мешку прилаживает. Марья, чтобы смягчить отповедь, говорит:

– А ковёр самолётный твой папаша Тиграну Горынычу подарил, лет семь тому… Ковёр, правда, уже совсем плох был, летал низко, погоды нелётной боялся, вот мироедушка его и смахнул не глядючи, хотел змея щедростью восхитить. А Тигран Горыныч даже спасибо не сказал – ни слуху от него, ни духу: видать, шибко обиженный, что мы его на свадьбу не пригласили. Ты, когда по Лесному царству пойдёшь, Тиграну на глаза не попадайся, понял?

Иван кивнул, медку хлебнул, рот рукавом вытер, рукав о штаны обтёр. Встал из-за стола, поклонился хлебу-соли.

Всплеснула руками Марья:

– Да что ж это я всё болтаю! Ведь тебе ж выходить сейчас! – И вдруг в слёзы.

Пока отвернулась она к печке да полотенцем слёзы собирала, Иван отринутые чудесные предметы из-под лавки достал и в мешок шустро сунул – на всякий случай. «Всё ж таки, – думает, – совсем без чудес нельзя в пути!»

– Ты, сынок, – поворачивается Марья, – при первой возможности весточку присылай – с голубем там или по морю с бутылкой. А я всех предупрежу, чтобы в курсе нас держали. Видишь ты, не вовремя мироедушка блюдце наблюдательное попортил!

– Ничего, мама, – говорит Иван, – ты не беспокойся. Я себя в обиду не дам, да и кто ж меня – сына самого Кощея Бессмертного – тронуть посмеет?

– На отцово имя не надейся, – упреждает Марья, – это вокруг замка оно силу имеет, а чем дальше от дома, тем эта сила сомнительнее. Как бы твоя родословная тебе боком не вышла. Лучше сам себе имя доброе зарабатывай.

– Хорошо, – смеётся сын, – а бессмертность тоже самому зарабатывать прикажешь? Или она по наследству передаётся?

– Не в бессмертии сила, Ванюша, – отвечает мать. – И счастье не в бессмертии.

Надел Ваня мешок за плечи, постромки подтянул по размеру. Марья как увидела его, совсем готового в путь, так сердечко заныло-заскребло. Она к груди сыновней приложилась, ладошкой погладила, так и хочет сказать: не ходи, мол, сынок, никуда, не надо! Но понимает – надо. И Иван мать к груди прижимает – давно между ним и родительницей такого близкого заединства не было.

– Мам… – басит Иван.

– Что, Ванюша?

– А мне что – иголку-то и вправду, что ли, разламывать? Или сюда принести?

– А как мироедушка-то сказал?

Иван замялся, взгляд отводит, грудь чешет.

– Он… не успел сказать. Уснул он.

Марья вздохнула облегчённо.

– А ты, – говорит, – сам решай. Подумай – и поймёшь. Или нет: лучше сердца своего слушайся – оно точно не обманет. Голову задурманить можно, а сердце даже самому искусному обману не подвластно.