Сосновский вернулся к столику, спросил прибывшего, придвинув к себе его документы:
– С мороза – чаю двести или спиртику сто?
– И того, и другого. Только побольше, – усмехнулся старший лейтенант.
– К нам, значит, прибыли? В опергруппу по борьбе с фашистским бандитизмом? Славно. И кто вы такой? – Сосновский взял командирскую книжку. – Как по имени звать?
– Сима, – просто и застенчиво ответил старший лейтенант.
– Это как? – несколько опешил Сосновский. Служба в угрозыске, конечно, удивляла его порой всякими странными фамилиями и именами. Помнится, был такой фигурант – Передрищенко. Над этой фамилией сыщики посмеивались. Тем более что ее обладатель и на допросах вполне ее оправдывал. Но вот позже оказалось, что есть такая фамилия, на Украйне милой, Гоголь ее упоминал. Но чтобы офицера, пусть и худенького, но все же мужика, звали женским именем… – Это как? – повторил Сосновский в растерянности. – Вроде женское имя.
– Не всегда, – чуть заметно улыбнулся старшой. – Серафим по паспорту.
– Что ж так чудно? Как же тебя угораздило?
– Батя окрестил. В честь преподобного отца Серафима. Батя у меня священник.
Вот еще новости!
– Интересно, Сима! Батя – поп, сынок – большевик. Да еще и разведчик.
– Так батя наградил. И хорошим именем, и профессией, – пояснил: – Деревушка, где мы жили, крохотная, на два неполных десятка дворов. Приход небольшой, храм нищий. А батя у меня запойный был…
Сосновский с сочувствием покачал головой.
– Не в этом смысле, капитан. Читал батя запойно. У нас в избе, кроме голодных детей, драной кошки и книг, никакого добра не было. Вот я и пристрастился. Тоже запойным стал. К тому же у бати много книг было на иностранных языках. Незаметно для себя стал и в них разбираться.
– И что? Много освоил?
– Не очень. Французский, английский, немецкий. Ну, а уж потом, в училище, полностью изучил. А еще после – испанский, – поднял на Сосновского ясный, но непроницаемый взгляд. – Разговорный.
– И там побывал? – не удержался капитан. – Переводчиком?
– Не совсем. Но это… – пощелкал пальцами. – Не для беседы.
– Я понял. Давай, Сима, кушай и будешь с ребятами знакомиться.
Сосновскому этот худенький Сима здорово глянулся. Он вызывал уважение, настоящее мужское уважение тем, что делал свое трудное и опасное дело и ничуть не кичился своим мужеством, не гордился своей судьбой.
Сосновский понимал всю сложность такой работы. Понимал потому, что сам в какой-то степени испытал ее. Несколько лет назад он внедрился в банду Кожуха. К счастью, это длилось недолго. Через неделю началась операция, и он, как говорится, вышел к своим. Но месяцы, а то и годы находиться среди врагов, дружить с ними, давя в сердце ненависть, каждую минуту контролировать свои действия, взгляд, мысли, даже сны… На такое способны очень редкие люди.
И Сосновский не удержался, спросил о том, о чем в их кругу спрашивать не принято:
– Не страшно тебе, Сима?
Серафим улыбнулся, понимая, что стоит за этим вопросом. И ответил опять же уклончиво:
– Дважды, капитан, я по-настоящему испугался. Первый раз в самом начале, когда не вдруг отозвался на свое новое имя. И в другой раз, когда почувствовал, что начал терять самого себя.
– Ну да, настолько вживаешься… Мне это немного знакомо.
Мгновенно мелькнувшее во взгляде Серафима недоумение сменилось пониманием и догадкой.
А Сосновский, глядя в его спокойные глаза, подумал, что изо всех сил будет беречь этого милого Симу как самое ценное в отряде.
