– Не менее сотни раз. А ты нет?
Что тут скажешь? Зачем было представлять – ведь все и так ясно? Однако если я скажу, что никак себе нашей встречи не представляла, он обидится. Пусть в подобных представлениях смысла не было и никогда не бывает, разум в делах сердечных – плохой помощник.
– Я… не знаю, – не придумав ничего лучше, протянула я.
– Всегда любил тебя за честность! – он рассмеялся.
Я скучала по его смеху. Слыша такой, невольно начинаешь улыбаться, а потом и хохотать. Он совсем не изменился.
– Где ты сейчас? – спросил он.
– В смысле, живу или работаю?
– Во всех смыслах.
Я начала мямлить что-то о своей невразумительной жизни, которая должна была вот-вот измениться к лучшему, но как грянула эта чума, так все стало безразлично.
– Не надо так, все образуется, – странно слышать такие слова от конченого пессимиста, – как прежде уже не будет, но ты же творческий человек, найдешь новые возможности.
Откуда он знает, что я творческий человек?
– Оказалось, Яндекс о тебе знает больше меня, – усмехнулся мой собеседник, – я однажды спросил у него, где моя любимая, и он мне такое выдал! Ты теперь настоящий писатель! Поздравляю и горжусь тобой.
Настоящий… да нет, игрушечный. Именно. Самое подходящее для меня слово. Я играю, со мной играют и масштабы у меня такие – игрушечные. И тиражи, и публика
– Зная тебя, я бы удивился, если бы мир массово сошел от тебя с ума. Смирись. Ты не для всех, но главное – найти своих. Не за этим ли мы все делаем?
Я усмехнулась. Вот ведь как бывает: не видел человека больше десяти лет, а будто и не расставался. Вы оба ощутимо изменились, но друг для друга остались теми же. И это так успокаивает в водовороте житейских страстей…
– Я даже купил твою первую книгу и прочел ее за два дня.
У меня перехватило дыхание. Вот уж кого я не хотела бы видеть в своих читателях, так это людей, которые слишком хорошо меня знают. Гораздо легче открыться абстрактному человечеству, чем конкретному индивиду.
– И как тебе?
– Сильно, – помолчав несколько секунд, ответил он, – сначала я хотел верить, что это не автобиографично, но потом… не помню точно, когда сомнения исчезли. Душа настолько обнажена, будто подслушиваешь чужую исповедь. Критиковать такое невозможно. Сказать, что такой тебя я не знал – ничего не сказать.
– Такой ты и не мог меня знать, я сама себя такой не знала.
– Он все еще важен для тебя?
Как это для него типично – разводить патоку, а потом ррраз! И прямо в лоб.
– Нет. Я выжала из него все соки.
Опять смех.
– Надо признать, персонаж занятный. Другой бы тебя вряд ли заинтересовал, конечно.
И вряд ли другого заинтересую я.
– Правда, знаешь, что мне показалось, – Слава посмотрел в лобовое стекло, за которым вяло по сравнению с обычным ритмом суетился вечерний город, – мне показалось, ты изрядно все прополола. То ли выкинула что-то важное и глубокомысленное, от чего твой читатель получил бы тонкое удовольствие. То ли что-то не договорила. Не знаю, как сказать, надеюсь, ты поняла меня.
Я кивнула, проследив за его взглядом. Картина напоминала мне фото в ежедневнике деда за 1985 год: главный проспект нашего города и штук пять машин – «москвичи» и «жигули», яркий солнечный день.
– Знаешь, сейчас есть такое авторитетное мнение, что, если книга не цепляет в течение двух минут – можете сжечь манускрипт. Редактор получает ежедневно по тридцать рукописей, поэтому его зацепить надо еще быстрее. Вот я и пыталась кому-то понравиться, как размалеванная малолетка на сельской дискотеке.
