– Я вчера и сегодня целый день обдумывал и принял решение отречься от престола. До 3 часов дня я готов был пойти на отречение в пользу моего сына, но затем я понял, что расстаться с моим сыном я не способен.
Тут он сделал очень короткую остановку и продолжал:
– Вы это, надеюсь, поймете. Поэтому я решил отречься в пользу брата.
После этих слов он замолчал, ожидая ответа. Так как это предложение застало нас врасплох, то мы посоветовались около 15 минут, после чего Гучков заявил, что не чувствует себя в силах вмешиваться в отцовские чувства и считает невозможным в этой области какое бы то ни было давление».
«Была у меня, кроме того, – говорит в другом рассказе Шульгин, – и немного иезуитская мысль. Может быть, – думал я, – государь не имеет права отречься в пользу того, кого он выбрал, и пусть на всякий случай отречение будет не совсем правильным. Кроме того, малолетний царь не мог бы установить конституционный строй, что возможно для Михаила».
В другой статье Шульгин более подробно объясняет свои мысли: «Кроме того, большой вопрос, может ли регент принести присягу на верность конституции за малолетнего императора. Между тем такая присяга при настоящих обстоятельствах совершенно необходима. Таким образом, мы выразили согласие на отречение в пользу Михаила Александровича. После этого царь спросил нас, можем ли мы принять на себя известную ответственность, дать гарантию в том, что акт отречения действительно успокоит страну и не вызовет каких-нибудь осложнений[7]. На это мы ответили, что, насколько мы можем предвидеть, мы осложнений не видим».
После этого государь встал и вышел в соседний вагон подписывать акт. Приблизительно около четверти двенадцатого царь вновь вошел в наш вагон, держа в руках листки небольшого формата.
– Вот акт об отречении, прочтите! – сказал он.
Мы прочитали акт вполголоса. Затем я попросил вставить после слов: «заповедаю брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа» и т. д., вставить слова «принеся в том всенародную присягу». Царь согласился и приписал эти слова, изменив одно слово, так что вышло: «принеся всенародную присягу». Акт был написан на двух-трех листочках небольшого[8] формата на пишущей машинке. На заглавном листе слева стояло «Ставка», а справа «Начальнику Штаба». Подпись царя была сделана карандашом. После этого состоялся обмен рукопожатий.
Когда я посмотрел на часы, было без двенадцати минут полночь».
* * *
Я помню, что, когда это случилось, у меня мелькнула мысль: «Как хорошо, что это было 2 марта (?!), а не 1-е»[9]. После этого было прощание. Мне кажется, что злых чувств ни с той, ни с другой стороны в это мгновение не было. С внешней стороны царь был совершенно спокоен, но скорее дружественен, чем холоден».
Действительно, около 12 часов ночи Гучков и Шульгин, не имея еще в руках манифеста, покинули наш поезд и ушли к Рузскому. Больше мы их не видали.
Перед уходом они старались успокоить графа Фредерикса, встревоженного судьбой своей жены, и говорили нам, что «Временное правительство возьмет на себя заботы о том, чтобы этому достойному старцу не было сделано никакого зла».
Отречение от престола бесповоротно состоялось, но еще не было окончательно оформлено.
В проекте манифеста, каким-то образом уже к тому времени предупредительно полученном из Ставки, потребовались небольшие дополнения: 1) о присяге конституции будущего монарха и 2) вместо имени наследника цесаревича надо было вставить имя великого князя Михаила Александровича.
