– Переодень платье-то, – сказала тетя Хильда, – это уже постирать пора.
Я открыла дверцу покосившегося шкафа. «О, оказывается у меня есть целых два платья!» – посмеялась я. Я достала платье и одела его. Оно, кстати, было даже получше, поновее, не очень потертое, с длинными спускающимися до большого пальца рукавами чуть расширенными внизу и с «фонариком» сверху. Повертеться перед зеркалом я не смогла за неимением последнего. Обществом потребления тут и не пахло, из мебели только кровать, стол, стул и шкаф. Вообщем все, что необходимо, не более того.
– Агнес, детка, поторопись, – услышала я голос тетушки Хильды, – пора идти.
Оказалось прачечная, где работала тетя, находилась минут в пятнадцати ходьбы, по направлению к главной площади города. Как только тетя открыла двери, оттуда пахнуло сыростью, запахом хозяйственного мыла. Искать стиральную машину я не стала. Я пыталась подбодрить себя и не терять чувство юмора, иначе было бы сложно принять такую реальность. В огромном помещении стояло несколько чанов, больших котлов, вода в которых подогревалась разожженными дровами. Воду носили в ведрах, как я поняла. Все вручную. Дородная женщина уже бросала охапку белья в один из котлов, при этом ей надо было залезть на табурет, ножки которого качались под ее весом, того и гляди могли рухнуть. Из-за треска дров и влажности в воздухе, женщины громко перекрикивались. Если кому-то нужно было привлечь внимание, они могли постучать палкой по чану, чтобы не бежать в другой конец помещения. В принципе работа была налажена и каждая занималась своим делом. Я помогала тете Хильда загружать белье в котлы и таскала уже постиранное белье в большой корзине на улицу, где находилась площадка и канал с водой для полоскания. Там другие женщины полоскали белье. С непривычки работать мне было тяжело. Ныла спина. В коротких перерывах я старалась улечься под деревом на траву. Днем мы перекусили. Обед не очень отличался от завтрака. Но мне выдали кусок сыра. Потом я еще немного помогла и тетя отпустила меня домой. Я свалилась на кровать и моментально уснула.
Проснулась я оттого, что услышала как тетя Хильда вернулась с работы домой. Она сварила похлебку из овощей. Уставшая тетя пошла в постель, так как завтра снова с утра пораньше ей нужно вставать. Тетя Хильда сказала, что завтра будет день поспокойней и моя помощь ей не понадобится. У меня непроизвольно вырвался вздох облегчения. Я ушла в свою комнату. «Ну, ты опять побежишь к нему?» – зазвучал мой внутренний голос. «Вот еще! – ответила я сама себе, – не собираюсь… Наглый самец… Самоуверенный нахал!». Так я старалась уговорить себя не делать глупостей. Меня хватило на час, затем я тихонько проскользнула мимо тетиной комнаты и выскочила на улицу. В сумерках, через минут двадцать я уже стояла у того дома, не осмеливаясь войти…
Вдруг раздался женский раскатистый смех. Я отскочила к стене дома и вжалась в стену у уже знакомого мне куста жасмина. Дверь распахнулась и в тусклом освещении горящей свечи, которую менестрель поставил на пороге, я увидела пухленькую женщину. Не та ли, что подала ему корзинку с провизией после представления? Я всматривалась в два силуэта. Поэт хлопнул толстушку сзади, ниже спины по пышной юбке и зашептал что-то, что я не могла разобрать. Толстуха (кажется во мне заговорила ревность) обвила поэта руками вокруг шеи и прижалась к его губам. Я еще больше вжалась в стену и тут хрустнула ветка жасмина. Любовники, а поведение этой парочки не оставляло сомнений, прекратили целоваться.
