Картофельная дама оказалась ветеринаром на пенсии, а девица – любительницей кошек, так что тем для разговоров у них было предостаточно.
Первую, русскую, таможню я проспал. Когда проверяли документы во второй раз, я проснулся оттого, что в глаза мне ударил яркий свет. Я увидел затылок отца, стоящего перед столиком спиной к окну, и пограничника, тыкающего мне в лицо фонарик. И это при включенном на всю мощь верхнем освещении!
Полусонные дамы, лежа на спине, держали паспорта в скрещенных на груди руках. Жуткое зрелище! Низкорослый пограничник все листал и листал паспорт отца, периодически бросая на него странные взгляды.
– Вам никто не говори, что вы похожи на Иствуда?
Брови отца поползли вверх.
– Или Чемберлена?
– Лорда Чемберлена? А как вы его себе представляете?
Я прыснул от смеха. Спрашивать отца о голливудских звездах!!!
Кроме того, Иствуд и Ричард Чемберлен также похожи между собой, как отец и Чак Норрис!
Я попытался было сказать этому свихнутому на Голливуде, что я о нем думаю, но отец положил мне руку на плечо. Ох уж эта папина рука! Все, что надо, поймешь без слов. Сейчас она вежливо так попросила: “Чтоб и звука от тебя не было слышно!”. Так что с таможенным кинолюбителем мы расстались мирно.
Финансовый крах наш был предопределен с той минуты, когда отец, не торгуясь, дал таксисту десять баксов, хотя красная цена дороги до Липок была доллара два с половиной.
Дядя Митя жил в знаменитом доме на узкой тенистой улице. Мемориальных досок была на нем почти столько же, столько окон.
Обычно бывало так. В первые дни отца как подменяли. Казалось, он вообще забывал о нашем со Стояном существовании. Он исчезал из дома ни свет, ни заря и возвращался вечером. Когда я допытывался у Стояна, где отец, он отвечал:
– Бродит по дорогам прошлого. Но тебе этого не понять. Ты еще существо без биографии.
Я дулся и уходил к ребятам во двор гонять мяч. Стоян валялся в постели до десяти, потом бежал в магазин за пивом и опять заваливался теперь уже на диван и просматривал по видаку все новинки из коллекции дяди Мити.
Но, к сожалению, время безграничной свободы проходило быстро. И однажды утром отец никуда не уходил и из романтического странника опять превращался, по словам Стояна, в “отца-наставника”. Явление печальное и неотвратимое. На этот раз никаких перевоплощений не было.
В день приезда отец отсыпался, а мне велел сидеть дома. Спал он долго. Я нашел картошку и сварил. Немного съел, остальное сунул под подушку – для отца. Включил холодильник и положил туда неприкосновенный запас, который Стоян, незаметно, сунул мне в рюкзак – немного сыра, колбасы и масло.
На другой день было воскресенье. Отец дозировано выпустил меня во двор, но сам никуда не отлучался, уверенный, что пункт обмена валюты в воскресенье закрыт.
Наконец, пришел понедельник.
Отец отправился менять валюту на гривни и вернулся в прекрасном настроении с двумя пакетами всякой еды.
– Ты знаешь, Юра, везде все есть, и в этих… в “гривнях” или “гривнах” очень даже доступно.
Отец достал из кармана целую пачку денег, ну, просто толстую-претолстую. На одной бумажке я узнал здание банка, который стоял на соседней улице. Там дядя Митя получал свою золотую школьную медаль. И еще было много синих гривен с портретом Богдана Хмельницкого.
Всю эту кучу денег отец сунул в тумбочку у кровати, и мы отправились на кухню разбирать сумки с продуктами.
