Из жизни безногих ласточек - страница 29

Снова пришли выходные, субботу я проторчала у мамы, она (действительно как оберег) отгоняла от меня дурные мысли. И за музыкой, за животворящими танго и босановой не слышно было стрижей. Вере танго не нравилось: «Это же спаривание под музыку».

Воскресенье я провела дома. Воскресенье у нас было святым днем. По воскресеньям у меня не было уроков, не было других занятий, кроме как прийти к ней с открытием книжной лавки и, лежа на ее топчане, ни о чем не думать или читать что-то невинное (с ее точки зрения, романы в мягкой обложке куда невиннее Юлиуса Эволы).

А еще смеяться. «Она такая мрачная, твоя подруга, – говорила мама. – Точно Рыба или Рак. Когда у нее день рождения?» А меня никто так больше не смешил. И я не знала, когда у нее день рождения. Так и не спросила, боясь показаться обычной.

В понедельник начался июнь. На вишне, что вчера цвела, уже зеленые бусины. Стрижи с остервенением носятся над улицами. Начался гон поездов. С ревом они грохочут по ночам, не давая спать.

И только к первым троллейбусам, которые уныло отгоняют их, как нечисть, гон прекращается до следующей ночи. «Лучше ползать полезным троллейбусом, чем летать сонной мухой».

Пролетела еще неделя. Наметился корпоратив. Шел дождь, и все давно поехали на торжественную часть. И я тоже, но по пути сделала небольшой финт и пошла в Сад. Платонический сад, называла его Вера. «Представляешь его ночью?!» — это была ее последняя эсэмэска, в апреле. Я к тому моменту уже много мест представляла ночью благодаря ей, но не Сад.

Пока он был закрыт на зиму, мы только пробегали мимо. И из-за старой ограды, вечнозеленые и уже давно опавшие, тянули ветки деревья. И ближе к весне, опять готовясь к новому рождению, деревья отравляли город густым тяжелым ароматом. Ночью они пахли оглушительно.

Когда он открылся, мы тоже ходили мимо: в понедельник, когда у Веры был выходной, сад не работал. А в другие дни, пока он цвел и пах, она спала, вернувшись домой после ночной работы. «А пойдем в Платонический?» – первая за долгое время эсэмэска была как праздник, как поездка в санаторий. Вера, сонная, веселая и злая, ждала меня у входа. И уже внутри, у приодевшихся уже яблонь, или у зеленеющих лиственниц, или у пруда с чертовыми лебедями, вручила мне тот список «на черный день». Может быть, она хотела красиво обставить наше прощание. Кто знает?

Я ходила в него одна. Казалось, если она и напишет, то только пока я здесь. И каждая редкая эсэмэска (кто сейчас пишет СМС?) встряхивала, как прикосновение в публичном месте.

Я ходила в него все реже. Чтобы зажило. Я перестала в него ходить.

За пару лет, что меня здесь не было, он ничуть не изменился. Под дождем есть мороженое было особенно вкусно, хотя под руку мужчина жаловался своей женщине на дороговизну билета за вход. Зато их ребенок тоже знал толк в мороженом под дождем. А если в него подлить коньяк, гулять особенно хорошо. Хвоя в паутине и хвоя, похожая на паутину. Ель ниагарская, ель с ладошками. Яблони пахнут, кто кого. Плющи ведут захватнические войны.

На корпоратив я поехала уже «хорошей».

***

– Так чего же ты хотела от нее? Чтобы она тебя полюбила?

– Да нет, что ты… Просто…

Мой приятель уже тоже был «хорошим», поэтому мы быстро перешли на личное. Он хотел, чтобы я ответила здесь и сейчас. Он считал, что из-за этих колебаний среднего класса все так плохо: они ничего не хотят, но они боятся все потерять. И в промежутке между нежеланным всем и устрашающим ничем проходит их жизнь, пока корпорации губят планету.