Сустав большого пальца не был повреждён и потому маленькая культя всё же осталась, как напоминание о том, что льзя делать, а чего ни-зя.
***
По привычке брал в руку «химический» карандаш или перьевую ручку, которые выпадали. С ручкой, которой он пользовался редко, было больше проблем, так как чистой бумаги был дефицит, а делать на ней кляксы – было верхом расточительства.
В избе часто пахло варёной картошкой. Посетители, зайдя с улицы и уловив знакомый запах, начинали дергать ноздрями и глотать непроизвольно слюни. «Избач», наблюдая за реакцией гостей, улыбался и молча накладывал клейстер на обложку очередной, видавшей виды книги, чтобы склеить листы или переплёт обложки, дав её вторую жизнь.
Проводя политинформации, основной и главной темой которой было положение на фронтах, а для того он использовал самые разные источники, даже те, которые и проверить было невозможно или очень сложно. Но главная задача была – не допускать панического настроения и неверия в силы Красной армии и скорейшую победу. И это было не так уж и легко, так как фронт задержался вновь на Миусе и на этот раз противостояние было длительное. Не за горами были праздник 1 Мая. Выбить у сельсовета агиттекстиля, ситца кумачового цвета, было самым лёгким. А вот сделать надписи, когда и раньше к такого рода писанине не было таланта, а теперь и подавно, когда рука стала четырёхпалой и недоставало очень важного пальца.
«Ваня, ты же культработник и несёт свет в жизнь села не только двумя лампами-керосинками, но и свет в души людей, зачастую с двумя классами, как мои родители или четырьмя. Ты для них – интеллигенция, целых шесть классов, после начальных у себя в селе и двух в Петровке, где и школа семилетка и сельсовет размещались. Ну, что ты, не можешь убедить тех, кто умеет делать лозунги и растяжки, «нажав» на комсомольскую или гражданскую совесть и важность личного вклада в общее дело, ради победы над врагом…», – сам себя настраивал Иван и это давало определённую уверенность, и он действовал, и добивался требуемого, учился быть убедительным, что часто получалось.
И снова вспомнилась зима, Морозы крепчали и немцы, те, кто не в наряде, что тараканы понабились в хату. Мать хлопотала у печки. Худенькая и шустрая, она, извиваясь и проворно находя небольшой свободный пятачок между холёных тел, распластавшихся сидя и полулёжа вокруг печки, чтобы донести казаны и утварь к плите или снять кипящее варево и отставить для томления.
И, как на грех, снимая с печи тяжелый казан с варевом, цепляется ногой за одного, из близко подлезших солдат вермахта, и, естественно, теряя равновесие, плеснула кипятком на голову фашиста. Возможно, потому что Анастасия была глубоко верующей женщиной, её Господь спас от неминуемой смерти дважды.
Во-первых, она удержалась и сумела опустить казан на поставку на кухонном столе, а не вывернув все пять литров варева на эту этого грузного немца. Во-вторых, её от неминуемой смерти спасло то, что разъярённого и покрасневшего и от злобы, и от того же кипятка, вылитого на холёную шею и короткостриженую голову, сдержали его же товарищи.
Немец орал: «Матка – партызан!»
Немцы смеялись, удерживая распалившегося и разъярённого вояка, отняв у него автомат со взведённым затвором, приговаривая: «Партызан капут! läuse sind kaputt! (вшам капут!).
Где тогда была душа у матери Вани, только Господь и знает. Видимо, она успела мысленно обратиться к Богу. Что тогда прочувствовал сын, ставший свидетелем этого инцидента.
