В отличие от обнаженной женщины, которую я как-то враз усмотрел на пустом ещё холсте, семейный портрет был мной списан, можно сказать, с натуры – со старой пожелтевшей фотографии, невесть когда появившейся в нашем фотоархиве. По версии моей мамы, не вызывающей, правда, особого доверия, ибо моя мать всегда плохо ориентировалась в мужниной родне, на фото изображены наши дальние родственники, давным-давно, чуть ли не в конце десятых, свалившие в Америку. Версия, однако, кажется мне правдоподобной (других, собственно, и нет). Правдоподобной по той причине, что к моменту, остановленному аппаратом провинциального фотографа, даже менее решительные и мудрые, чем изображенная на фото тетка с сумочкой, евреи сумели понять, откуда дует ветер и чем весь этот балаган, скорее всего, закончится. Не особо напрягая фантазию, я прямо-таки вижу, как, невзирая на робкие возражения подкаблучника и занудное нытьё «жиртреста», эта мужественная женщина перетаскивает свою семью на другой конец света, в Америку, чем, к слову сказать, радикальным образом меняет её будущее, проще говоря, её жизнь. И смерть.
Фотография, о которой идет речь, сейчас здесь, со мной, в Израиле. В хорошие минуты я смотрю на неё, и люди, изображённые на ней, становятся мне всё более родными. Картина, где они же стоят и сидят на фоне уманского, предположительно, парка Софиевка, висит в доме моих родственников в Санкт-Петербурге и сквозь окна смотрит на Неву. Судя по возрасту фотографии и её персонажей, разве что у самого младшего из них есть шанс, да и то небольшой, обретаться на этом свете, остальные, можно сказать, гарантированно, стали американской землей и если где-нибудь и куда-нибудь смотрят, то нам с вами этих «где» и «куда» знать не дано.
«Семейный портрет» прямо на выставке почти уже было купили западные немцы (тогда ещё существовали и ФРГ и ГДР), да я как-то так замотал переговоры, что дело кончилось ничем. «Женщину с цветком», можно сказать, купили, даже увезли, вот денег, правда, до сих пор не заплатили. На всём этом можно было бы уже поставить точку, если бы не проклятый цветок, пришпиленный к названию, скорее всего, по простому недоразумению, который, назло всем, сколько ни есть, очевидностям выпирает из памяти, пытаясь – и небезрезультатно – выдать себя за символ – чего? – чего-то очень важного, чему я никак не могу подобрать названия.
Проанализируем ситуацию и выясним для начала, что мы имеем. А имеем мы гипотетическую (увы, но так) Умань, уже начавший скрываться за туманной дымкой Санкт-Петербург, не менее гипотетическую, чем Умань, Америку (по-видимому, Ну-Йорк – так выговаривала моя бабушка) и единственно по настоящему реальный Иерусалим. То есть, мы имеем как бы некое поле, образуемое натяжением между указанными пунктами. И я таки понял, чем был и что символизировал сей, не известный ботанической науке, но, тем не менее, реально существующий цветок.
«На картине “Семейный портрет с цветком”, – говорит будущий гид будущего музея, – изображена еврейская семья, фотографирующаяся на прощанье перед отъездом из своей родной Украины в далекую Америку. Парк, на фоне которого изображена семья – уманская Софиевка, построенная князем Потоцким для своей любовницы. Не ищите на картине цветок – это до вас уже безуспешно пытались сделать десятки искусствоведов. Цветок, отсутствующий в визуальном плане картины – это роза ветров, картографический значок, изображавшийся некогда на географических картах. “Я считаю, что это самый еврейский цветок на свете”, – пошутил автор картины в одном из своих последних интервью».
