– Шехеразада, – тихонько позвала я у двери конюшни, но ее головы в стойле не увидела.
Я опять окликнула ее и ощутила легкое беспокойство оттого, что не вижу и не слышу ее. Тут мои глаза привыкли к темноте, и я увидела, что она лежит неподвижно на соломенной подстилке. В первую минуту я подумала, что бедняжка заболела, но тут же увидела кровь на соломе. Глупенькая Шехеразада поранила себя.
– О Шехеразада, – с испугом сказала я и вошла к ней в стойло.
Она засучила передними ногами, пытаясь приподняться, но задние ноги отказывались служить ей. Я поняла, что ей плохо. Вся соломенная подстилка была пропитана кровью и мочой и казалась красной, о, такой страшно красной в свете наступающего дня. Она, должно быть, истекала кровью всю прошедшую ночь. Прекрасный хвост яркого медного цвета весь слипся от засохшей крови. Когда она опять попыталась приподняться, я увидела ее раны. На обеих задних ногах виднелись ровные кровавые разрезы. Будто от ножа. Я дико оглянулась вокруг, ожидая увидеть что-то острое в ее стойле – забытый плуг или разломанное ведро, которые могли оставить такие раны. Но ничего не обнаружила. Было похоже, что ее поранили ножом.
Ее ранили ножом.
Кто-то вошел в конюшню и поранил ножом самую лучшую нашу лошадь, лошадь Ричарда, чтобы он никогда не мог скакать на ней.
Я не плакала, но меня сотрясала страшная дрожь.
Затем я поднялась и медленно-медленно, едва волоча ноги, пошла к дому. Кто-то должен сообщить ему эту весть. Я так сильно любила Ричарда, что не допускала и тени сомнения, что сделать это должна я сама. И никто, кроме меня.
Это совершил Денч.
Ричард так сразу и сказал: «Это сделал Денч».
Денч, который знал, что жизнь устроена несправедливо.
В моей голове не укладывалось, как мог так поступить с беззащитным животным человек, проработавший всю жизнь с лошадьми. Но мама, чье лицо было бледным и каким-то опрокинутым, объяснила мне, что бедность заставляет людей совершать странные и жестокие поступки.
Он кружил возле конюшни прошлой ночью, как сказал Ричард. Он затаил в душе злобу против Хаверингов и против нас. Он проклинал нас в нашей собственной кухне. Даже я должна была признать, что он в самом деле злой человек.
Мама послала Джема к Неду Смиту, и тот, осмотрев Шехеразаду, сказал, что сухожилия никогда не заживают и что она не сможет больше стоять на ногах. Она не сможет больше стоять на ногах.
– Лучше убить ее, ваша милость, – говорил он, неловко стоя в холле, его грязные ботинки оставляли мокрые следы на полу.
– Нет! – быстро крикнул Ричард. Слишком быстро. – Нет! Не убивайте ее! Я знаю, что она останется калекой, но только не убивайте ее!
Широкое темное лицо Неда было каменным, когда он повернулся к Ричарду.
– Она ни на что не годится, – жестко сказал он. – Это рабочее животное, а не комнатная собачонка. Если на ней нельзя скакать, то лучше убить ее сразу.
– Нет! – повторял Ричард, и в его голосе звучала паника. – Я не хочу этого. Это моя лошадь. И я имею право решать, будет ли она жить.
Мама покачала головой и, взяв Ричарда за здоровую руку, повела его из гостиной.
– Нед прав, Ричард, – увещевающим тоном говорила она и, обернувшись, кивнула Неду. – Она не сможет жить калекой.
Ричарда увели, а я осталась в холле. Нед бросил на меня грустный взгляд.
– Я сожалею, мисс Джулия.
– Это не моя лошадь, – жалобно пробормотала я. – Я только один раз скакала на ней.
