Избранное. Очерки Методологии. Том 2 - страница 3

И потом для меня чрезвычайно важно, как человек говорит. Он может сказать: «Волга впадает в Каспийское море» – и это будет открытием…

– Для него?

Н.Г.: Но в этом смысле и для меня… Он же это по-своему прожил, а когда человек выдает прожитое, он это говорит иначе. Вот на моих играх выходит человек, воспроизводит, скажем, простенькую схему доклада, но я-то чувствую, что он внутренне до нее долез, допер – сам! По глазам чувствую, по голосу, по строению речи. А тогда и то, что человек сказал, становится для меня значимым, возникает к нему определенный тип отношения, и не могу после сказать ему, что это уже лет 20 как известно. Понимаешь, я могу его проблематизировать, но и сама проблематизация резко меняется.

– Если он заново открыл закон Ньютона, ты перестаешь относиться к нему, как ИванИванычу, а начинаешь – как к Ньютону?

Н.Г.: Совершенно верно. Но я забыл сказать о тормозящем влиянии первой же игры. Мне ни в коем случае нельзя было идти исследователем, занимая внешнюю позицию. Мне следовало прожить игру, при случае выйти к доске, нечто сказать, а я постеснялся. В результате породил в себе мифы, преодолеть которые потом было очень трудно. Хотя я и общительный человек, легко вступаю в коммуникацию, но – плохо вижу, плохо слышу, а потому казалось, что вылезать на широкое поле деятельности – очень сомнительно, понимаешь… И это держалось очень долго. И еще была одна причина затыка: до последнего времени мне казалось, что для развития игры в нее требуется вкладывать только то, что работает на ее развитие. Идея идиотская, но – держала. Возникал план «постороннего», причем не Георгий держал, а что-то непонятное.

Один момент запомнился, когда я Георгия выгнал… Мы что-то обсуждали, оживились, а он заходит и сразу со своим типичным номером: «Что вы тут понимаете?» А я ему тут же: «А ты что понимаешь?» Он засмущался и выскочил… Я же тогда просто взбесился: тоже мне еще, не успел войти, а уже все схватил!

А другая игра, под Верхним Волочком, запомнилась мне крупной своей неудачей. Вывели группу на один очень хороший предметный проект, но не хватило у меня понимания – снять движение работы и выйти с чисто методологическим докладом. В каком-то смысле трагический для меня момент…

– Но почему, проведя мало игр с Г.П., ты пришел к осознанию необходимости проводить свои игры как разработчик и руководитель?

Н.Г.: Не торопись. До этого я сыграл еще несколько игр не своих, и они оказались для меня принципиально важными. Вначале меня пригласил Сазонов на игру в Ульяновск, там в методологической группе кроме меня работали Сева Авксентьев и Рифат Шайхутдинов. Там я очень активно выступал на оргрефлексии. И вторая с Сазоновым игра, на ЗИЛе – с «Карбюратором». Борис [Сазонов] уехал, что-то у него с матерью случилось, игру вел я и породил очень сильную, с моей точки зрения, схему стратегии, или, как я ее сейчас более точно определяю, норм стратегического мышления. Четыре нормы, очень простые, оргдеятельностные. Главное – с их помощью я могу и собой управлять, и другими, игру построить на них. Не знаю, есть ли оно у других, но я понятие стратегии имею. Эту схему я не только помню, но пару раз использовал, один раз даже услышал в ее адрес – гениальная! Когда она вовремя вброшена, с модификациями…

И очень большое значение имело одно замечание Бориса. Как-то я на его игре вел консультацию и, отвечая на вопрос: «Может ли культура быть товаром?», впал в некоторый пафос. Я же видел, что люди вокруг заворожены, абсолютно точно видел: вот скажу сейчас «Встали и пошли», – и все пойдут… Потом Борис мне сказал, что для него это было, как сошествие Иисуса Христа. Что я тогда говорил конкретно, не помню, но точно такого в игре со мной никогда не было. И это меня переориентировало: я впервые понял, что могу сам игру провести. Я понял, что все это – насчет слуха, зрения, отставания мышления – были мои домыслы…