Она вышла последняя. Её окружали женщины. Она была босая и шла, слегка опираясь левой рукой о плечо мальчика. Они свернули направо к дому, где жил Пьетро. Следом за женщинами вошли в дом несколько мужчин. Последними шли пророк и его слуга.
Фрэнк Браун загородил им дорогу, оттолкнул локтем слугу и схватил за руку американца.
– Я хочу говорить с тобой, Пьетро, – сказал он ему.
Пророк подозрительно, сбоку, посмотрел на Фрэнка.
– Что вам нужно от меня? Зачем вы вернулись?
– Это не твое дело. Ответь мне лучше: исповедует ли Тереза свою душу?
Американец покачал головой.
– Нет, – ответил он, – зачем святой исповедоваться?
– Она истязает себя? – продолжал расспросы Фрэнк Браун.
– Да.
– А вы, вы тоже бьёте её?
Мистер Питер энергично замотал головой.
– Мы? Мы могли бы бить святую?
За этот ответ Браун готов был обнять американца.
– А что она делает сейчас у тебя?
– Я не знаю, – прошептал Пьетро.
Фрэнк Браун поднес кулак к его глазам.
– Говори, собака! Если ты не скажешь, я раскрою тебе череп.
Пророк задрожал.
– Я не знаю, право, не знаю, – забормотал он. – Она в первый раз пошла сегодня ко мне. Она вдруг сказала нам, что хочет уйти от людей. Тогда я предложил ей пойти ко мне в дом. Она согласилась – вот и все.
Фрэнк видел, что Пьетро не лжёт.
– Я пойду с тобой туда, – сказал Браун. Американец с ненавистью взглянул на него, но не посмел возразить.
Они вошли вместе. У задней стены, около печки, сидела Тереза, рядом с ней помещался немой мальчик. Все остальные стояли поодаль, как будто исполняя волю святой. Первой мыслью Фрэнка было прямо подойти к ней и заговорить, но он видел, что глаза её вперились в пространство и что душа её была далеко от всего, что делалось вокруг. Фрэнк сел у окна, опёрся на руки и начал наблюдать.
Никто не произнес ни слова; все ждали чего-то, что, по-видимому, должно было сейчас произойти.
Тереза крепко держала распятие, но глаза её смотрели далеко вперёд через него.
Затем блаженная улыбка заиграла на её губах; она медленно встала, крест выскользнул из её рук; казалось, она видит Бога. Она опустилась на колени, сложила руки, подняла их к небу. Долго оставалась она в таком положении.
Фрэнк Браун не спускал с Терезы глаз и следил за каждым её движением. Для него было несомненно, что она видит кого-то, недоступного другим.
Яркая радость светилась на лице девушки. Все её существо выражало восторг и упоение; грудь её высоко вздымалась от блаженного трепета объятий.
Она стояла на кончиках пальцев, едва касаясь земли. Казалось, она парила в воздухе, все в ней тянулось вверх, уносилось в небу. И тихо шептали её губы: «Дайте мне унестись к вечному блаженству».
В этом было уже что-то нечеловеческое. Широко открыв глаза, Фрэнк Браун упивался этим дивным образом. Словно рубины, светились капли крови на белом лбу Терезы, черные кудри рассыпались по её голым плечам…
– Ах, если б я был художником! – прошептал Фрэнк Браун.
Но вдруг, без всякого перехода, Тереза грохнулась на пол. Снова она корчилась в страшных судорогах, дико размахивала руками и ногами и кричала в ужасном пароксизме. Затем, поднявшись на колени, издала ужасный крик и вырвала огромную прядь волос из своей головы.
Невыносимый ужас, дикое отчаяние отразились на её лице, и она закричала: «О пропасть! пропасть!». Она вся съежилась, поползла на четвереньках в угол и забилась там, как загнанный зверёк.
И снова к ней вернулась жизнь. Она открыла глаза, щеки её порозовели, и улыбка осветила лицо.
